Григорий Шепелев - Три креста

– Радость моя, через полчаса будь готова. Анестезиолог на этот раз не задержится.

– Ну, так вот, – продолжила медсестра, поморщившись от досады, что перебили, – он понял всё, что произносил этот голос. Понял, кому он принадлежит. И у него тут же произошёл инфаркт, хотя его сердце было вполне здоровым! Ведь так, Ирина Евгеньевна?

– У меня была мысль назначить ему электрокардиограмму, однако он отказался и настоял на скорейшей выписке, – осторожно ответила терапевт и быстро взглянула на Гамаюнова, потому что тот стукнул по столу пустой рюмкой. На самом деле, рюмка случайно выскользнула у него из пальцев, но это было всеми воспринято как требование внимания. Виктору Васильевичу сделалось неловко – вот, мол, все ждут от меня чего-то, а я молчу! И он произнёс, тут же встав со стула:

– Пойду я с ней пообщаюсь.

– Витя, ты пьян, – предостерегла Ирина Евгеньевна.

– Ну, и что? Разве я сказал, что сяду за штурвал «Боинга»? Я всего лишь сказал, что хочу несколько минут пообщаться с дамой. Вы здесь пока соберитесь. Я развезу вас всех по домам.

И Ирочка, и Лариса, и даже Прялкина с утончённой решительностью отвергли эту любезность. Лены она никоим образом не касалась, ей предстояло целые сутки дежурить. Не глядя ни на кого, Гамаюнов вышел из ординаторской.

Кочерыжка

Виктору Васильевичу для того, чтобы выглядеть пьяным, требовалось не меньше бутылки сорокаградусного напитка, а он не выпил и половины. Поэтому Кочерыжка, увидев перед собой заведующего, ничего такого не заподозрила. Да и не до того ей было. Она уже целый час занималась серьёзным делом, а именно: попросив у двух медсестёр на посту бумагу и авторучку, русскими буквами переписывала слова с диктофонной записи на листок, имея намерение затем попытаться с помощью интернета выяснить, что они означают. Она уже зашла в интернет, когда возле её кушетки расположился, вытащив стул из-под постовой медсестры, заведующий.

– Как вы себя чувствуете? – усталым, но твёрдым голосом спросил он, взяв руку больной, чтобы посчитать пульс.

– Ничего, – повторила утренний свой ответ Кочерыжка, откладывая айфон, – нога немножко болит, а так – ничего, жить можно.

Виктор Васильевич огляделся по сторонам. Длинный коридор, наполненный красным закатным светом, в котором серо маячили две фигуры гуляющих пациентов, вдруг показался ему чужим. И это произошло впервые за двадцать лет, которые он проработал в этой больнице. Всё здесь иногда было постылым и раздражающим, но чужим – ни разу. И понял Виктор Васильевич, что он смотрит на всё глазами тощей блондинки, которая перед ним лежит, укрытая простынёй. С чем их можно было сравнить? Пожалуй, с глазами измученного животного. Лишь сейчас он это заметил. Необходимо было задать ещё хотя бы один формальный вопрос. И Виктор Васильевич его задал, стараясь держать тон своего голоса в рамках бодрой официальности:

– Вера Игоревна, вы знаете результат вашего анализа на реакцию Вассермана?

– Конечно, знаю. Три плюсика. Плюс, плюс, плюс.

Её интонация была ровной, улыбка – вялой, с оттенком острого нетерпения.

– Вас лечили когда-нибудь от этой болезни?

– Нет, никогда.

– Вы только вчера про неё узнали?

– Конечно, нет. Я знаю о ней давно.

– Вы осознаёте свою опасность для окружающих?

На её лице опять мелькнула улыбка. Теперь она была мрачной.

– Виктор Васильевич, я не очень люблю людей, которые слишком много думают о чужом здоровье – и нравственном, и физическом. Я, конечно же, не о вас. Ведь вы этим занимаетесь лишь тогда, когда вас об этом просят.

– Тогда ответьте на мой вопрос.

– Конечно, осознаю. Как не осознать-то, если четыре часа назад по моей вине умер человек?

– По вашей вине?

– Ну, конечно! Он ведь послушал запись, которую сделала я.

Мимо проходили больные. Дождавшись, когда они удалятся шагов на двадцать, Виктор Васильевич пригляделся к листу бумаги, который углом высовывался из-под подушки. На этот лист Кочерыжка выписала слова с диктофонной записи. Гамаюнов не знал об этом, но догадался.

– Верочка, а вы мне послушать её дадите?

– Оставить ваших детей сиротами? Ни за что!

– Но я – не знаток древних языков.

– Я где-то сегодня слышала эту фразу. Если не ошибаюсь – от старикашки, который умер.

Со стороны ординаторской зазвучал торопливый топот. Это бежала по коридору Лена. Мчалась она к операционной, где её ждали уже анестезиологи и Петрович.

– Ленка, до завтра! – крикнул ей вслед заведующий.

– Счастливо, Виктор Васильевич! Привет дочкам! Привет жене!

Кочерыжке вдруг почему-то сделалось весело. Не успела Ленка исчезнуть за поворотом, как показались Лариса, Прялкина и Ирина, сменившие униформу на сексапильные шмотки для плюс пятнадцати. Оживлённо болтая, они шли к лифту. Виктор Васильевич с ними также тепло простился. Сгущались сумерки. Две дежурные медсестры, включив в коридоре свет, направились к процедурному – наполнять шприцы для инъекций. Обе они с удивлением посмотрели на Гамаюнова, почему-то не торопившегося домой.

– Но вы-то намерены раскрыть тайну? – вновь обратился он к Кочерыжке, которая улыбалась.

– Да, я намерена, – был ответ, – у меня нет дочек.

– У вас есть мать.

– У меня нет матери. У меня есть только три крестика.

– Чёрт возьми! – вскричал Гамаюнов, – да вы как будто этим гордитесь!

– Нет, не горжусь. Гордость ни при чём. Но они мне дороги. Понимаете?

Виктор Васильевич очень хорошо понял, но сделал вид, что эти слова прошли далеко от его сознания. Бросив взгляд на часы, он медленно встал со стула и произнёс:

– Пожалуй, и мне пора. Желаю вам доброй ночи, Верочка. Не забудьте померить температуру на ночь и утром. Завтра увидимся. До свидания.

– Как зовут ваших дочек? – спросила вдруг Кочерыжка, когда заведующий уже подходил к лифтовой площадке. Он повернулся.

– Старшую звать Наташа, младшую – Дуня.

– Сколько им лет?

– Старшей двадцать два, а младшей – шестнадцать. Наташа учится в институте, а Дунька – в школе.

Больше у Кочерыжки вопросов не было, и заведующий ушёл. За окном стемнело. После уколов, которых сделали сразу три, Кочерыжка билась над расшифровкой записи. После ужина, состоявшего из картошки с селёдкой, эта работа была окончена. Отложив айфон, Кочерыжка доковыляла до медсестёр и осведомилась, не видели ли они у кого-нибудь из больных Нового Завета. Ей принесли всю Библию целиком. Она её час читала, потом ещё полтора часа была в интернете. В десять часов отправилась в ванную, взяв с собой больничное полотенце.

От потолка по стене, выложенной кафелем, полз паук. Он двигался прямо к полу. Заперев дверь, Кочерыжка вставила в ванну пробку, пустила под максимальным напором тёплую воду и стала ждать, сидя на скамеечке. У неё в глазах было пусто. Как только ванна наполнилась, Кочерыжка быстро разделась, влезла в неё и полностью погрузилась, поджав коленки. Свет, отделённый от её глаз водой, стал белым, расплывчатым и подвижным. Не закрывая глаз, Кочерыжка носом и ртом потянула воду. Вода наполнила лёгкие. Когда через полтора часа выломали дверь, блондинка по имени Вера Игоревна Капустина и по прозвищу Кочерыжка была уже полтора часа как мертва.