Маргарита Гуминенко - Звено цепи – 6. Выбор Сокольского

– Ты совсем с ума сошёл?! – Махей выхвали у него из рук книжицу, шагнул к камину и бросил в огонь. – Дурень! Мозг! Мозг хоть иногда включай!

Орлик засмущался и насупился. Махей подобрел и хлопнул его по плечу.

– Ладно, ты молодец, справился!

– А про Козла расскажете? – напомнил Орлик, оживившись.

– Козёл лимит превысил, – не стал чиниться Махей, открывая только что привезённую бутылку дорогого контрабандного вина, которое можно было отведать лишь в его подпольных казино. – Я понимаю, что не воровать вы не можете, но у всего есть свои границы. Держись в них – останешься цел. Когда у меня из-под носа тащат всё, что плохо лежит – это беспредел!

Он плеснул в бокал рубиновую жидкость и благоговейно понюхал. Потом чуть пригубил и почмокал губами от удовольствия.

– Тебе не предлагаю. Такие, как ты, понимают лишь то, что горит хорошо. Можешь вискаря моего хлебнуть, разрешаю…

* * *

Напуганный покушением на его жизнь, Козлов на первом же допросе в ФСБ оказался податлив и дал ценные показания против Махеева. Назвал несколько моментов, которые помогли в дальнейшей работе. Но прошло ещё несколько месяцев, прежде чем бандитов удалось взять с поличным, на крупном деле…

(Октябрь 2018 года, деревня Ряпушково под Приозерском)

Во время похорон небо затянуло тучками и начал накрапывать дождик. Полтора десятка человек, собравшихся вокруг гроба, в молчании наблюдали за церемонией. Некоторые повытаскивали зонтики, но большинство не потрудилось запастись этим полезным приспособлением и стояли, терпеливо снося превратности погоды. Сокольский украдкой оглядывал собравшихся. Троих он знал: они были из ушедших на пенсию сотрудников ФСБ. Одного Сокольский определил, как местного участкового. Этот человек благоволил к старушке и уважал за её стремление поддерживать в деревне порядок. Остальные – соседи, дальние родственники, с которыми Игорь лично не был знаком. Некоторые косились на него, будто недоумевали, что он-то тут делает.

Удовлетворившись беглым осмотром и не заметив никаких подозрительных личностей в пределах зрительного контакта, Сокольский задумался о своём. Зачем дочери покойной Варвары Петровны понадобилось его присутствие? Он приехал в половине первого, прямо к кладбищенской церкви. Как раз успел к отпеванию. Ирина Александровна ему едва кивнула, но он чувствовал, что она по любому поводу ухитряется оглянуться в его сторону, словно боится, что он исчезнет раньше времени…

Когда гроб с телом опустили в могилу, Сокольский вспомнил свой сон. «Сколько людей погибло от его рук?» – спрашивала в его видении молодая Варя Молотова. Хочется сказать: немного. Но «много» или «мало» – неподходящие критерии для смерти. Если ты нажимаешь на курок – ты убиваешь человека. Да, он преступник. Останься он жив – он мог бы поубивать ещё очень много хороших людей. Но в ту секунду, когда ты стреляешь в него – именно ты, своей волей, прекращаешь его существование.

Можно ли пожертвовать жизнью одного человека ради того, чтобы спасти многих? Некоторые считают, что можно. По каким критериям предлагаете выбирать? Кем следует пожертвовать, а кого оставить осчастливленным? Сокольского не уставали поражать люди, которые считают себя вправе рассуждать на подобные темы. Протяни кому-нибудь из таких «мыслителей» пистолет и скажи – «Стреляй!» – отшатнётся как от огня. Что вы! Он совсем не это имел в виду! Он – за то, что ради некой «возвышенной» или «справедливой» идеи можно жертвовать отдельными жизнями, а вовсе не за то, чтобы ему лично пришлось нажимать на курок! Одно дело – выйти толпой на проезжую часть, протестуя против того, что у тебя в доме нет горячей воды, создать многокилометровую «пробку» среди зимы – и пусть такой же обычный гражданин, который оказался в этой «пробке» в промёрзшем трамвае, заработает себе воспаление лёгких! Ты эту «жертву обстоятельств» в глаза не видел и даже если она скончается от пневмонии – не страшно! За абстрактного, неизвестного тебе человека совесть не мучает…

Сокольскому приходилось стрелять и убивать не раз. Рука его не дрожала, когда он выбил мозги бандиту, державшему под прицелом детскую площадку. Он мог словно наяву ощутить, как в драке повернул руку другого бандита – и нож вошёл тому в живот по самую рукоять, горячая кровь хлынула на грудь, а отяжелевшее тело врага прижало к земле… Никакие сомнения не мешали Сокольскому делать то, что от него требовалось в экстремальной ситуации. Но он не считал, что имеет право решать, кем пожертвовать, а кого оставить в живых. Он делал свою работу и выполнял служебный долг, как бы ни пафосно это звучало. Если бы кто-то сказал ему, что ради «возвышенных целей», или «всеобщего блага», можно пожертвовать некоторым количеством чьих-то жизней, он посоветовал бы оратору посетить психиатра. А ещё лучше – поехать куда-нибудь в «горячую точку» и послужить родине с оружием в руках, чтобы не болтать попусту.

По мнению Игоря Сокольского, жертвовать человек имел право только одной жизнью: своей.

– Игорь Сергеевич!

Он поднял голову и посмотрел на подошедшую к нему даму в чёрном кружевном платке. Она остановилась перед ним и в суровых складках её лица, заострённом носе, усталой линии губ угадывались черты той, другой женщины, на старой послевоенной фотографии. Младшая дочь Варвары Петровны Орлик удивительно походила на свою мать, гроб с телом которой закрыл спешно насыпанный могильный холмик.

– Вы, наверное, хорошо знали маму? Мне показалось, что из всех, кто здесь собрался, вы один по-настоящему расстроены. – Она положила руку с длинными пальцами на его запястье. – Это слабое утешение, но мама прожила долгую жизнь и мне всегда казалось, что она довольна результатами. Может быть, гораздо больше всех нас, её детей.

Сокольский огляделся. Люди расходились от могилы, кучковались по сторонам, дожидаясь, когда могильщики наведут относительный порядок, чтобы положить принесённые венки.

– Мне показалось, что никто из детей, кроме вас, не приехал, – сказал он прямо.

Ирина смутилась на мгновение, но тут же нашлась:

– Слишком далеко все живут. Не успели к похоронам.

Он хотел напомнить про то, что самолётом даже из Владивостока можно добраться за одиннадцать часов, но передумал. Не его это дело. Он сам сюда явился лишь по личной просьбе этой не старой, но измотанной заботами женщины.

– Ирина Александровна! Я не буду присутствовать на поминках.

Она настороженно вгляделась в его лицо.