Евгений Ильдейкин - Недавно прошёл дождь. Часть 2

– Елена Сергеевна, я же не учу вас лечить детей в вашей больнице. Уж позвольте и мне решать мои рабочие вопросы так, как это принято в деловых кругах.

– Павел Иванович, если вы хотели меня обидеть, то вам это почти удалось. Я сейчас пойду к Наталии Петровне, и мы с ней решим, что делать дальше. Вы же сегодня вольны идти куда угодно и когда угодно, только в шесть часов позаботьтесь проводить меня домой.

Угроза не была пустой. Если любимая девушка и экономка объединяться в своих усилиях, то они могут добиться от меня почти всего. Есть уже такой опыт. Но в ресторан все равно идти нужно, иначе Шато начнет во мне сомневаться, слишком буду выбиваться из образа.

До шести часов вечера я просидел в кабинете, пытаясь готовиться к встрече с Шато и Лихтерманом. На кухню меня никто не звал, хотя запах булочек с корицей и звон чайных ложечек возвещали о том, что там хорошо, вкусно и душевно, в тысячу раз лучше, чем в каком-то вульгарном ресторане. Ровно в шесть часов я все ж появился на пороге кухни.

– Лена, ты просила проводить тебя домой, уже шесть.

– Хорошо, Паша, можешь меня проводить. Я почти собралась. Спасибо вам, Наталия Петровна за чай с булочками. Очень было вкусно.

– Леночка, я и сама очень люблю булочки с корицей, а в следующий раз мы с вами кекс попробуем. А вы, Павел Иванович, наденьте лучше твидовый пиджак. Он будет более по погоде.

Я вернулся в спальню, надел твидовый пиджак, вышел в прихожую, где уже обувшаяся Елена нетерпеливо постукивала перчатками по ладони. Рядом стояла Наталия Петровна с выражением несокрушимого терпения на лице. И кто, спрашивается, хозяин в этом доме?

Вечернее небо было хмурым, как и я. Звезд не видно, дорога неровная, пьяненький Борис рассуждал о погоде с видом большого знатока, правда, речь его была неразборчива, а умозаключения неубедительны. Мы с Борисом ехали на извозчике к нему домой. И я хотел этого меньше всего. Оказывается, я вообще не хотел этот вечер. Пьяница-интеллектуал Борис и, под стать ему любитель выпить и поговорить, Пьер Шато нашли много общих тем. В ресторане, уже через час с небольшим, они стали взаимно уважаемыми людьми, а еще через час, они спали, сидя на стульях, по-братски прислонившись друг к другу. Переход к такому их состоянию был проделан стремительно, даже как-то профессионально. Я заподозрил в этом происки Бориса, может быть, таким странным способом он выражал свое нежелание общаться с французом на серьезные темы, а может он решил сэкономить и не платить. Все понимающий официант, получив от меня по счету, помог мне довести до коляски извозчика два полубессознательных тела. Вначале завезли домой Шато, так как тот жил ближе всех к ресторану, а сейчас мы с Лихтерманом направляемся к нему на Шарташ. Он уже вполне протрезвел, чтобы самостоятельно объяснить извозчику куда ехать, но дома его ждала Соня, и как объясняться перед ней Борис не придумал. Перейдя от рассуждений о погоде и задумавшись о личном, Лихтерман осознал, как хорошо, что у него есть такой друг, как Павел Иванович Ольшанский – он не подведет, он прикроет, он войдет в положение…. Борис говорил еще очень много слов про меня, расхваливая на все лады. По всему выходило, что только я могу его спасти от страшной участи, которую сейчас готовит его драгоценная, бесконечно любимая, обожаемая жена. А нынешнее состояние организма наивного Бориса есть одно большое недоразумение, в котором виноват его друг – тот же Павел Иванович Ольшанский. Сей нелогичный пассаж, казалось, смутил даже извозчика. Он с укоризной оглянулся, но Лихтерман уже все забыл, забыл и простил мне. Тем более, что кое-что он вспомнил:

– Паша, я что сейчас вспомнил-то. Весь вечер только об этом думаю, как бы не забыть. Матвеич ко мне подходил. Мы с ним о делах поговорили. Они муфты твои делают, знаешь как? Да чтоб все так муфты делали.

– Борис, не отвлекайся, Матвеич мне что-то передать хотел.

– О, точно! Матвеич просил передать, что он с братом своим, тоже Матвеичем, встречался и говорил.

– И до чего они договорились?

– А брат его сказал, что не удастся ему в ближайшие полгода в Екатеринбург прийти. Ибо дела у него богоугодные в большом количестве. А встретиться и поговорить он считает делом тоже нужным и богоугодным. И если тебе не очень сложно, то готов он тебя в Филаретовском скиту встретить и принять. О, как! Большой человек, значит, брат-то у Матвеича. Сам прийти не может, тебя к себе зовет.

– Забавно. Нужно с твоим Матвеичем еще разок встретиться и поговорить.

– Паша, зачем тебе это? Неужели ты искренне считаешь, что брат Матвеича сможет повлиять на работу моей мануфактуры? – Борис усмехнулся. – На работу моих мужиков ни революция, ни гражданская не повлияли. Тебя, правда, они немного боятся, ты как-то умудрился донести до них азы экономики.

– Вот завтра приеду к тебе в кузню и продолжу твоим работникам про экономику рассказывать. И ты завтра со мной пойди – тебе тоже полезно будет, а пока думай, что сейчас будешь Соне говорить.

– Сейчас я Соне тебя покажу, этого для ее спокойствия достаточно. А по завтрашнему дню завтра и решим. Давай, дорогой. – Это уже Борис к извозчику. – Вот к тем красивым железным воротам правь.

Домой я вернулся около полуночи. Стараясь не будить Наталию Петровну, сразу прошел в спальню. Разделся и, как был в нижнем белье, уселся на стул около тумбы. Все же, нужно записать результаты встречи с французом для Северского.

Пока француз с Борисом заливались коньяком, пару нужных вопросов мне удалось задать. Во-первых: очень хотелось бы Петру Сергеевичу завести как можно больше друзей здесь на Урале, но не больше десяти человек, которые занимались бы только экономикой. Не нужны ему никакие военные, партийные деятели и журналисты. Ими пусть другие занимаются. Эту часть фразы о «других» я особо выделил в своих записях. А во-вторых: своих новых друзей Шато готов взять с собой во Францию в ознакомительную поездку. Ну, и меня, естественно, он видит в этом списке друзей в первой строчке, а это значит, что Париж будет у моих ног. Это тоже часть фразы Шато, которую я выделил для Северского. Утром, если что, перепишу.

Матвеич шел легко, иногда, даже перепрыгивая стволы упавших деревьев, и остатки старых поисковых выработок. Буд-то и не было за спиной тяжелой котомки и более двадцати пройденных верст по лесам и полям. А еще за спиной у Матвеича тащился я, с такой же котомкой и еще большим упрямством, переползая через павшие деревья и обходя ямы. Жизнь в городе не способствует развитию выносливости, силы и прочих способностей, необходимых для столь долгих пеших переходов по лесу. Мысленно я высказал Матвеичу все накипевшее, что только может придумать злой и уставший бывший дворянин, затем повторил это уже самому себе и добавил кое-что из опыта общения с артельщиками. Вот какая такая нужда заставила меня ни свет – ни заря тащиться к Матвеичу, а после тащиться за Матвеичем в лес, в скит к его брату? И чего бы этому брату самому ни прийти к своим родственникам в такое близкое и уютное село Шарташ? Через полгода он, видите ли, собирался зайти. Так и сидел бы ты, Павел Иванович дома эти полгода, ничего бы не случилось. Но ведь, охота пуще неволи – нужно поскорее встретиться с Федором, братом Матвеича, расспросить его, узнать по возможности про Старообрядческий центр. А если Федор ничего не знает или не захочет говорить со мной об этом центре? А тогда, Павел Иванович, ты будешь всем рассказывать о том, как давно ты хотел на природе отдохнуть, как красиво в лесу в начале осени! Какие краски, какие прихотливые сюжеты везде, куда взгляд направишь! Какой необыкновенный воздух – свежий, прозрачный, ароматный! Им не дышишь – его вкушаешь! Родники со сладкой прохладной водой, грибы всех цветов и размеров! Почему-то некоторые грибы мне казались мордастыми городовыми, гроздья опят выглядели как компании подвыпивших студентов, разноцветные сыроежки напоминали хорошеньких барышень в ярких нарядах. Красота! Только устал я страшно. И ничего этого мне не нужно – ни мордастых грибов, ни запахов, ни красоты.