Марина Махортова - Исправленному верить

Сейчас я иду сквозь улицы – Шпалерная, Фурштатская, Сергиевская, иду не задумываясь проходными дворами, хотя не ходила так очень давно. Дверь моей парадной слегка приоткрыта, видно жильцы поленились ее прихлопнуть. Дверь тяжелая, она словно ушла в землю, но на самом деле вырос так называемый культурный слой. Я открываю дверь и делаю шаг в парадную. Передо мной новый лифт с дверями без стекол, лишь две высокие ступеньки, что ведут к нему, прежние. На потолке противно мигает лампа дневного света. И почтовые ящики другие, металлические, а не деревянные. Все другое!

Только лестница с черными перилами не изменилась. Поднимаясь по выщербленным ступеням, я слышу, как часто стучит мое сердце. Если зажмуриться и прислушаться, то можно услышать прошлое. Я физически чувствую, как оно возвращается.

Старая лестница

Воздух вдруг делается тяжелым и липким. Да, нет! Это кто-то готовит еду, уговариваю я себя, и противный кухонных чад тянет на лестницу. На площадке второго этажа я останавливаюсь. Здесь темно, лишь теплится желтым огоньком маленькая лампочка над дверью квартиры, из-за которой мерещится чье-то дыхание.

Да нет, это мое дыхание, решаю я, но прибавляю шага. Потом еще. Потом бегу через ступеньки. Теперь я отчетливо слышу шаги за спиной и замечаю, что парадная выглядит совершенно заброшенной. Двери квартир облезлые, старые, будто за ними давно никто не живет. Провода от звонков висят обрезанные, скрученные, в паутине. Я озираюсь, а на лестнице делается все темнее! Слепые окошки туалетов, выходящих на площадки, пугают, как в детстве. Кажется, оттуда из глубины кто-то враждебный наблюдает за мной. Я бегу мимо все выше и выше, боясь, что меня вот-вот схватит черная рука.

Ненавижу страх и заставляю себя остановиться, успокоить дыхание, прислушаться. Там внизу определенно кто-то есть и он тоже слушает. Бегом-бегом! Этаж, еще этаж! И тут я понимаю, что бежать некуда, потому, что лестница кончается. Ступени ее непостижимым образом уходят в стену и бежать мне некуда.

Но как такое может быть? Я помню, что лестница шла выше квартир, огибала пространство вокруг лифта галереей и уходила на спасительный чердак. Задрав голову, я смотрю: лифт есть, галерея есть, только лестница, что ведет к ней, неожиданно заканчивается стеной. Гладкая коричневая стена обрывается вниз в пустоту и не пускает меня на чердак.

А чужие шаги звучат совсем близко, звучат громко, торжествующе.

Лифт! Вот спасение. Он здесь. Стоит на моем этаже. Хватаюсь за ручку, не открывается. В панике жму несколько раз и дергаю. Получилось! Захлопываю за собой металлическую дверь, Кабина трясется, тусклый свет в ней загорается, моргает и лифт сам трогается с места. Только это не тот лифт, что я видела внизу. Это старый, деревянный лифт из моего детства. Кабина двигается рывками, вибрирует, но медленно ползет вверх.

Куда? Я же зашла в лифт на последнем этаже и выше только крыша!

Наконец здравая мысль приходит мне в голову. Это сон! Ну конечно, страшный сон! Я же хотела вещего сновидения. Сейчас, вот сейчас, когда я все поняла, сон закончится. Но тут кабинку резко дергает в сторону, и я больно падаю на колени. Пол подо мной ходит ходуном, лифт дребезжит и раскачивается.

Сейчас меня стошнит! – спокойно говорю я, пытаясь отвлечь начинающуюся боль в голове. Эта фраза приводит меня в чувство. В ушах, как бы поднимаясь из живота, начинает звучать тонкий свистящий звук, который все нарастает, усиливается, и превращается в оглушительный, страшный вой. Раздается грохот, от которого я глохну и, кажется, слепну. Спиной чувствую сильный удар по кабинке, слышу треск, потом что-то горячее обдает жаром мое лицо, засыпает мелкими камнями и песком голову. А дальше темнота.

– Аня! Давай сюда, мне не справиться. Тут еще одну присыпало, но, кажись, дышит. – слышу я далекий женский голос.

– Носилки нести или очухается? – отвечает ей совсем девчачий голосок.

Сквозь слипшиеся ресницы я вижу пред собой белесое марево. В голове гул и боль. Я пробую вдохнуть. Не получается, что-то давит грудь.

– Все, не могу больше, не могу! – шепчу я.

– А все, моя хорошая, все уже кончилось! Налет кончился, поживешь еще. Давай потихоньку поднимайся. – уговаривает меня немолодая тетка в ватнике. – Анька, иди помогай! – кричит она громко в сторону.

– Какой налет? – еле ворочая языком, спрашиваю я.

– Так ведь бомбят, сволочи, каждый день! Не успеваем из-под завалов вытаскивать. Ты, гляжу, тоже в чем была, выскочила. Дай, лицо тебе оботру, пылью кирпичной весь рот забило. Сплюнь-ка, да оботрись! – тетка протягивает мне, сдернув со своей шеи, головной платок с голубыми цветочками.

Я смотрю на землю, отплевываясь и кашляя. Земля усыпана щебенкой, битым кирпичом, досками, металлической арматурой. Изуродованную землю на моих глазах засыпает чистый, легкий снежок.

– Ну все, «кино и немцы»! – говорю я с отчаянием и медленно оседаю на руки сердобольной женщины. Последнее, что слышу:

– Анька, носилки тащи, не дойдет!

В темноте что-то противно колет мне щеку. Мотаю головой и в нос лезет запах гари от толстого волосатого одеяла. Или это не одеяло, а солдатская шинель? Тело мое болит, словно избитое. Какой же сегодня день? Или еще ночь? С трудом поднимаюсь и пробую встать. Доски или какие-то ящики, на которых я лежу, трещат и шатаются. Где-то далеко в темноте передо мной светится огонек и я, медленно передвигая ноги, иду на свет. Меня знобит от промозглой сырости подвала, в котором я вдруг очутилась. То, что я попала в подвал, понятно не только из-за холода и темноты, а еще потому, что я вижу низкие кирпичные своды и кладка их старая.

За шатким столом, похожим на кухонный, спит, положив голову на руки, девочка, закутанная в большой платок. На столе горит коптилка – жестянка с каким-то вонючим жиром или техническим маслом. Я пристраиваюсь на обломанный венский стул, что стоит рядом и, держась за стол, наклоняюсь к девочке.

– Послушай, эй! Взрослые здесь есть?

Девочка тихо стонет, но потом открывает глаза и бессмысленно глядит на меня.

– Что, пора? – она снова роняет голову на руки.

Я легко постукиваю ее по плечу, девочка вздрагивает и просыпается окончательно.

– За время дежурства происшествий не было. Я только минуточку поспала. – виновато говорит она.

Девочка худенькая, маленькая, а глаза взрослые, усталые.