Наталья Стремитина - Два часа наслаждений за умеренную плату. Крутая откровенная проза о любви…

Да, с первой романтической любовью вышла ошибка, провинциальный актёр рвался в столицу, а во времена социализма это было непросто, вот тут ему и подвернулась влюблённая в театр Ирина (её родители из дома не выпускали ни на шаг, старомодная невинная дура – вот кто она была). Да только брак по расчёту нашему лицедею счастья не принёс – Ирина возненавидела своего горе-мужа так яростно, что жизнь его превратилась в ад: хоть и вступил он на подмостки московского театра, но не смог преодолеть унижений крошечной зарплаты – актёра на выходах, которого и в труппу не берут, а только заманивают лестными предложениями, а на поверку отодвигают в сторону при каждом удобном случае…

Сразу после свадьбы «законный» муж продемонстрировал Ирине свой ницшеанский характер – к женщине только с грубым насилием, т. е. с хлыстом – если до свадьбы были цветы и поцелуи рук, то уж после получения печати в паспорте имел место нрав домостроевский – контраст был ужасающий… Однако и здесь Ирина скоро утешилась, ибо, как сказал великий американский писатель Воннегуд, если тебя кто-то для чего-то использует, то это не так уж и плохо, а сколько живёт на свете одиноких людей, которых даже обмануть никто не удосужится – до того всем на них наплевать!

Вот ведь какой непрошибаемый оптимизм был воспитан в Ирине: это и замечательная советская школа, в которой внушали детям, что они самые счастливые, это и хорошая наследственность от энергичной весёлой матери, и там, где могло понадобиться длительное лечение у психоаналитика, Ирина обошлась скромными родами в клинике на проспекте Калинина, где в то время работали добрые и заботливые нянечки и акушерки, и нашла в себе силы возрадоваться тому, что родила здорового мальчика и стала молодой мамой в 19 лет.

Однако утро – не время для воспоминаний, надо бежать на кухню и варить кашу своему второму сыну от любимого мужа. После двух лет бессонных ночей (мама ни разу не приехала и не помогла), после затянувшегося одиночества (целый день одна без телефона на краю Москвы), друзей калачом не заманишь в гости. Одна радость – прогулка в лесу с коляской; Ирина вдруг почувствовала себя как прежде, будто молодость вернула ей порцию беспричинной радости. И вспомнила любимую игру из йоги – контроль дыхания: верхнее, среднее, нижнее… Можно и на голове постоять, если получится. В своём первом интервью Ирина как-то сказала, что лучшие годы её жизни – это пять лет одиночества между первым и вторым браком, вот тогда было время и на чтение, и на друзей, и на рассказы, и на музыку, и на философию, и на занятия йогой – и относительная свобода для творчества. А теперь надо мешать ложкой манную кашу, и подтягивать живот, контролировать дыхание, и радоваться тому, что вторые роды не испортили фигуру, и что прыти ещё хватит на многое…

«А ведь пора приниматься за статью, а то горком литераторов выкинет меня из своего подвала. Ох, уж эти гонорары и внештатная работа в журналах и газетах». Однако присела за письменный стол, даже не веря ушам, что до сих пор тихо, полистала заметки и черновики, подумала: в сущности, материнство – настоящая домашняя тюрьма. Муж приезжает с работы поздно вечером усталый и злой, у нас даже машины нет, трясётся на двух автобусах, потом толпа в метро. Тут уже не до любви и разговоров на отвлечённые темы: поели и спать. С сыном некогда поговорить, поиграть: то ужин, то стирка, то уборка – какое уж тут воспитание! Хорошо, хоть старший сын любит играть с маленьким братом – возятся на ковре как щенки, бутузят друг друга, а Ирине маленькая передышка – откроет книгу и прочтёт две страницы, вот тебе и интеллектуальная жизнь.

И всё-таки долгий одинокий день не пугает Ирину, она привыкла к одиночеству ещё в первой юности, когда с большим трудом избавилась от гордого несчастного честолюбца артиста-мужа. Тогда её спасал старенький рояль «Шрёдер», подарок старушек-бесстужевок, что подружились с ней в музее А. С. Пушкина, где Ирина работала лаборантом, а делала работу двух научных сотрудников за 62 рубля 50 копеек. Как она жила на эту зарплату с маленьких сыном, она уже и не помнит, но жила и сохранила молодую резвость из-за правильного питания: фрукты, орехи, соки…

«Вот бы успеть кофейку попить спокойно, без капризов ребёнка», – подумала Ирина и быстро наполнила маленькую джазву мелкомолотым кофе «Арабика», который всегда покупала только в Елисеевском магазине на улице Горького. Она успела, даже открыла томик стихов Рильке, что недавно привёз муж из командировки, и смаковала кофе глоток за глотком, и слова, что переносили её в далекое время, давали ощущение другой жизни. Пять минут тишины показались блаженной вечностью, и, как будто выдержав хорошую паузу в спектакле, сын позвал спокойно и весело: «Мама! Я не сплю!»

«Господи, не утро, а праздник», – подумала Ирина и принялась нежно тормошить сына. Вот ведь и не только заботы, но и радость – видеть такое прелестное маленькое существо, что-то вроде первобытной радости бытия – ведь и в пещере, наверно, самка умилялась своему детёнышу.

Ирина держала сына на коленях и кормила с ложки. Он требовал сказку, а слова никак не складывались, приходилось задумываться и подолгу твердить про лягушку, которая куда-то скачет.

«Такое счастливое тихое утро», – снова подумала Ирина, но почему-то сжалось сердце и подступили слёзы. Мозг требовал работы, душа требовала впечатлений, тело устало от бесконечной монотонной домашней работы без начала и конца. Конечно, у этих дел был результат – её семья, два сына, но жизнь как будто обрубила её со всех сторон, и она чувствовала себя искорёженной калекой без рук и ног, что без конца пытается преодолеть какую-то свою маленькую вершинку, но откатывается назад как Сизиф со своим камнем. Наконец сын, довольный завтраком, сполз с колен и, почувствовав освобождение от материнских рук, убежал в свою комнату к игрушкам. Как ни старалась Ирина продлить состояние лёгкой бодрости, навалилась тоска. Заглянула в холодильник – вот и занятие, надо идти в магазин. Долго одевала сына, сама оделась за минуту. Старые джинсы, пальто, огромная матерчатая торба через плечо. «Выхожу на улицу, будто старьёвщик», – подумала Ирина и поняла, что уже давно не заботится о том, как выглядит, и уж тем более – не испытывает ни малейшего желания кому-нибудь понравиться.

В стеклянном аквариуме магазина привычно снуют люди. Ирина обошла все очереди, не стояла ни в одной, ловко и быстро набрала в металлическую корзинку то, к чему никто не рвался, но и от этого сумка наполнилась доверху. Привычным жестом закинула лямку на плечи и прикинула про себя – килограммов 7—8.

Выйдя из магазина, Ирина никак не могла справиться с сыном, он вырывался, кричал, требовал свободы и норовил выбежать на проезжую часть под колёса машин. Кругом шла стройка, не было ни асфальтированных дорожек, ни скверов. Ирина пыталась объяснить сыну, что сначала надо донести продукты домой, а уж потом налегке идти на прогулку. Ей пришлось присесть на корточки, чтобы быть ближе к лицу ребёнка, она обхватила его двумя руками и, показав на проносившиеся машины, долго объясняла, как надо их бояться. Но сама вдруг подумала, что это самый лёгкий способ покончить с тоской, избавиться от забот и от сумки, которая оттянула плечо…