Наталья Стремитина - Два часа наслаждений за умеренную плату. Крутая откровенная проза о любви…

Силя в кресле и размышляя, Павел Иванович не заметил, как папка постепенно съехала с подлокотника и грохнулась на пол. В руке у него остался ещё один листок злополучного письма, что так некстати отвлекло его…

«… В настоящей невыдуманной жизни – в терпении, добре, в обыденной повседневности маленькие люди стоят выше мудрецов, тех мудрецов, которые находят высшую форму сладострастия в аскетическом отказе от жизни, а на самом деле освобождаются от всего тяжкого и грязного. Им не преодолеть тупую и утомительную привычку „жертвовать собой“ для других… »

Она будто отвечала ему на его вопрос. «…но к чему это выступление в пустом зале, ведь вы уже ушли, вас нет, и никто, случайно спрятавшись за театральным креслом, не поймёт и не оценит обращённый к вам монолог. Но ответ так прост – когда двое людей любят друг друга, нельзя уйти молча. Те открытия, что помогли вы мне сделать, переполняют меня. Я знаю, что моя мысль разбудила и вас. Разве не я показала вам, что есть подлиный миг бытия, и вас обожгло, потому что на этой волшебной поляне с жёлтыми одуванчиками, с папортниками была и крапива? Но был и подорожник, что залечивает раны… »

– Опять развела красивенькую канитель из слов, – хотел вновь отмахнуться он от письма, но тут почувствовал лёгкий озноб, будто ветер с реки подул на него…

Она часто приводила его к белой колокольне в Коломенском и называла эту прогулку экзистенциальной. Однажды они стояли на высоком берегу реки, за спиной была заброшенная часовенка и кладбище, а перед ними – крутой склон, поросший высокой травой, бурьяном и дикими цветами.

Они стояли молча, может быть, она ждала от меня важных слов, которые должен говорить мужчина, если он любит. Но я молчал, я боялся произнести вслух то, что мы оба чувствовали и понимали. И тогда она вдруг отошла от меня, сделала какое-то странное движение, подняла руки и исчезла в высокой траве.

Я увидел её внизу, она бежала раскинув руки, будто планер, что идёт на посадку. Я был напуган и взволнован, зачем она это сделала? Она хотела доказать мне что-то? Я долго не мог двинуться с места, какое-то тупое упрямство держало меня. Я думал тогда: «Нет, я не побегу за тобой, сама прибежишь!» Я стоял долго на берегу и ждал, когда она вволю набегается у реки и вернётся ко мне. Стемнело, но она и не думала возвращаться, и тогда я понял, что потерял её. Она звала меня в свой мир, свободный и живой, а я остался в своём…

«Опасно рыться в своём архиве», – подумал Павел Иванович и закрыл глаза. Память порой совершает перемещение во времени, и тогда прошлое ты видишь так явственно, будто это и есть реальность… Женщина, написавшее это письмо, давно ушла из его жизни, а затем уехала в другую страну. Она была занята своим мужем, растила второго сына…

Однажды он позволил себе прогуляться по центру, и зашёл в книжный магазин, и увидел тонкую книжечку прозы, с обложки на него смотрело её лицо. Тогда он с волнением прочитал своего рода послание к нему, будто она писала свои повести и рассказы только для него.

«Уж лучше бы она была обыкновенной женщиной», – подумал Павел Иванович с досадой, но она всегда была слишком талантлива, и этого он не мог ей простить. Она умела быть счастливой без него, и это поражало его и бесило одновременно.

«Кстати, где-то должна быть её книжка», – подумал он и как по наитию протянул руку к нераспакованной коробке. Он нашёл книжку удивительно быстро и раскрыл на первой попавшейся странице: «… Вы были неизменно и торжественно спокойны, вы жали мою руку на прощанье, а я уходила так, будто меня за дверью ждёт заморский принц. На самом деле я шла в свою одинокую комнату, где меня мог утешить только старый рояль да упрямая вера в себя…»

И он опять вспомнил, как однажды она позвала его на свой первый литературный вечер в маленьком клубе. Пожалуй, она мало изменилась внешне, разве что в глазах появилось нечто экзистенциальное, что могло означать: «Всё это волшебство жизни когда-нибудь кончится…» Он так и не подошёл к ней в конце вечера, потому что понял, что она не одна – большой шумный бородач всё время был рядом с ней, и маленький кудрявый мальчик забегал на сцену, а потом пел смешную песенку на её стихи. Он почувствовал себя здесь чужим, лишним, чудовищно устаревшим. Публика казалась ему странной, раскованной и даже бесстыдной. Их вопросы были слишком откровенны, а она умудрялась отвечать непринуждённо, с убийственной иронией.

Впервые за многие годы он усомнился в доктринах, которые проповедовал, его «цветочки» были бесцветны и худосочны, а у неё под руками вырастал чудесный сад! Будто он корпел в грубом материальном, скорее бездуховном мире… То, что для неё было причиной духовного расцвета, для него было каторгой…

Нет, думать об этом он не мог. Голова разламывалась как от пытки. Павел Иванович поднялся, походил по своему огромному кабинету, подошёл к шкафам, где стояли книги, которые издавались миллионными тиражами и казались надёжными как библейские заповеди, а рядом на отдельной полке стояла пачка тонких брошюр и толстая монография со сложным названием – его докторская диссертация.

Он шёл по пустым лестницам здания, и ему казалось, что он идёт на Голгофу, а вместо креста тащит стопки журнала, на который в принудительном порядке подписывались миллионы членов партии, и эта толпа надвигается на него, машет кулаками перед его потным растерянным лицом…

Где-то между третьим и вторым этажом он на какое-то мгновение был готов уйти из этого здания навсегда и задал себе вопрос: «А что если начать новую жизнь? У меня хорошая профессия – учитель. Вернуться в родной город на Волге и преподавать литературу. Быть близко к людям, а не читать выживших из ума маразматиков… Нормальные люди не пишут писем в ЕГО журнал, потому что они НИКОГДА его не читают…»

Он по инерции вошёл в спецбуфет, где Танечка бросилась обслуживать главного редактора.

– Принесите 50 граммов водки, – сказал он устало. И Танечка подобострастно вынесла кофейную чашечку с «неправильным» содержимым, понимающе улыбнулась.

«От кого угодно ждала эту просьбу, но не от него, тем более почётно, значит, всё-таки мужик, не совсем обюрократился со своими бумажками», – подумала она. И тут же на красивой тарелочке оказался бутербродик с икрой и осетриной.

Павел Иванович вздохнул, выпил холодный «кофе» и закусил… Нет, он не решится изменить свою жизнь. Потеряв её, он раз и навсегда потерял возможность обрести самого себя.

Водка приятно обожгла внутренности, Танечка заискивающе улыбнулась, рассчитывая на хорошие чаевые, он стыдливо сунул ей красненькую…

Павел Иванович вернулся в свой кабинет, взял папку с письмами, вынул их из скоросшивателя и сунул в разрезатель бумаги. Тонкие полоски посыпались в корзину…