Герш Тайчер - Стекольщик

– Слушай, Изя, нарисуй мне воробья, – по-детски попросил я Изю, зная, что мне нечего предложить ему взамен.

– Тащи тетрадь, карандаш и резинку, – коротко ответил Изя, к моему полному удивлению.

В тот день, и на следующей неделе, и через месяц, и через год я старался разобраться в причинах Изиного поступка, но до сих пор это остаётся загадкой для меня. С того времени в моей памяти слова «рисование», «Изя» и «воробей» легли рядом. Слышу «Изя» – вспоминаю «рисование» и «воробей». Слышу «рисование» – вспоминаю «воробей» и «Изя». Только иногда бывают сбои: когда слышу «воробей», не всегда вспоминаю «рисование» и «Изя». Вот как удивительно память человеческая работает.

«Слово о полку Игореве» не расходилось с той быстротой, с которой разошлись слухи, что я нарисовал воробья как живого. Много хорошего в моей жизни произошло от воробьиного рисунка, включая «отлично» по рисованию. Учительница по зоологии подошла ко мне на перемене и сказала, указывая на книгу «Птицы Украины»:

– А синицу и галку сможешь нарисовать?

Таким образом, у меня дома на столе оказалась моя первая книга.

Я пролетарий, мой отец пролетарий – он стекольщик, два моих дяди тоже стекольщики. Не думаю, что из-за этого моя фамилия Глейзер 2: ещё один мой дядя – портной, а другой – сапожник. Короче, мы пролетарская семья. Поскольку есть некоторая неопределённость по отношению классовости домохозяек, сформулирую иначе: в нашей семье, кроме пролетариата, никаких классов никогда не было.

В Черновцах я хорошо знал всех стекольщиков, и они знали меня. Все стекольщики в нашем городе были евреи. Допускаю, что были не еврейские стекольщики, но я таких никогда не встречал. Как правило, в послевоенных Черновцах все ремесленники были евреи, чиновники были русские, а украинцы занимались сельским хозяйством за городской чертой. Люди, как и всё другое в жизни, делятся на три части. Это правило я хорошо выучил, когда служил в армии. До армии я делил всё на две части: ремесленники и чиновники, пролетариат и интеллигенция, те, которые едят оливки, – и те, которые оливки не едят.

Много стекольщиков, маляров, жестянщиков и других строителей работало в Черновицкой ремстройконторе. Поскольку мой отец проработал там десятки лет, я знал почти всех сотрудников, особенно, если у них были дети моего возраста. Например, Менахем Шнайдер 3был жестянщиком – не портным, как его далёкие предки. Все знали, что его сын Давид, который учился со мной в том же классе, будет тоже жестянщиком. У них даже походки были похожими – слегка на цыпочках.

У стекольщиков в нашем городе были проблемы со следующим поколением. Илья, сын Аркадия Гроссмана, моложе меня на год, будет начальником склада. Его отец всю жизнь мечтал быть начальником склада, но не получилось. Теперь вся надежда на сына. Неважно, какого склада, неважно, каким начальником – главное, чтобы было что-то выносить откуда-то.

Боря, сын Якова Фридмана, был на два года старше меня. Он сильно отличался от других сыновей стекольщиков. Он был круглым отличником в школе, и все знали, что Боря будет не просто врачом, а самым лучшим хирургом в стране. Его семья выглядела обычной профессорской семьёй: мама, папа, единственный сын – и все в очках, и все с книгами в руках. Однако Яков Фридман не был профессором, а был стекольщиком и партнёром моего отца.

Среди стекольщиков не было молодых людей, и эта профессия не была их первым выбором. До этого они были столярами, как мой отец, или плотниками, или бог знает кем, но не стекольщиками. Мой отец был очень умелый и опытный стекольщик. Ему доверяли самые ответственные стекольные работы, и он гордился этим. Почти все стекольщики часто приходили к нам домой за его советами и помощью. Например, сколотить ящик для переноски стекла или пересадить алмаз в стеклорезе. Все приходящие, будь то стекольщики или просто клиенты, приносили водку, а уходили, слегка шатаясь. Разумеется, мой отец пил с ними регулярно.

Мой отец был добрым человеком, хорошим семьянином и преданным другом, но частенько бывал пьян и вспыльчив. Кроме меня и мамы, все боялись моего отца. Мне рассказывали, и я верил, что равного моему отцу драчуна не было, хотя лично я в драке его не видел. Я видел его в полной боевой готовности, когда кулаки сжаты, зрачки расширены и губы сильно влажные, но в драке не видел.

Следуя законам природы, яблоко не падает далеко от яблони. Я вырос в СССР, в 60-х годах прошлого столетия, в семье стекольщика, и это есть основа всей моей сущности. Мы, стекольщики, не хуже трактористов и сталеваров, учителей и врачей, ученых и космонавтов, мы просто немножко другие. Как было бы скучно, если бы все люди были одинаковыми. К сожалению, нас, стекольщиков, никто не понимает, и слушать нас не хотят.

Должен отметить, однако, что в моём пролетарском облике было одно слабое место: когда я танцевал вальс или мазурку, мой позвоночник выстраивался как-то по-другому. Я не чувствовал себя пролетарием, я был чистокровным дворянином, князем как минимум.

К тому времени, когда я окончил среднюю школу, да и много десятилетий спустя, я не знал, что мне на роду было написано быть стекольщиком и прожить счастливую жизнь. Какой же дьявол заставил меня всю жизнь мучиться физиком?

2רעזעלג (на идиш – glezer): стекольщик

3רעדיינש (на идиш – shnaider): портной

Много важных историй началось первого сентября, а моя, вдобавок, ещё и в понедельник, а год был 1969. Дорога для потомственных стекольщиков хорошо известна и давно протоптана. Мой отец указал мне на место, и я сел на стул рядом с ним. Он сказал:

– Пора быть שטנעמ⁴, заниматься делом, зарабатывать на жизнь, выходить в люди, – отец не был знаком c известными в то время художественными произведениями о выходе в люди и решил дать мне свою версию. Он продолжал:

– К любой работе я отношусь с уважением, и ты можешь пойти на любую работу, если тебя готовы принять. Но поскольку на сегодняшний день нет никаких конкретных предложений, пойдёшь в нашу ремстройконтору и будешь малярничать. Найдёшь другую работу – меняй. Ты по-прежнему можешь жить и питаться в моём доме. Заработанные деньги можешь тратить, как захочешь.

Мой отец не говорил длинных речей, и коротких тоже не говорил. Это была, может быть, самая длинная речь, что я от него слышал. Мой отец был простым человеком. Невысокий, крепкого сложения, волосы черные, глаза темные и походка вразвалку. У него были непропорционально большие кулаки и очень сильные мышцы предплечья. Либо моряк Папай⁵ был создан в образе моего отца, либо мой отец был создан в образе моряка Папая.