Герш Тайчер - Стекольщик

В школу отец никогда не ходил, но два года ходил в 6 при синагоге и умел читать некоторые молитвы на древнем еврейском, не понимая, о чём они. С девяти лет работал в столярной мастерской, помогая своему отцу. Отвоевал всю войну, дойдя до Берлина, и вернулся с несколькими шрамами на лице и руках, по-видимому, от драк. Война для него была очень тяжёлой, но, думаю, менее тяжёлой, чем для многих других активных участников. Единственная польза от войны – научился говорить по-русски. С тяжёлым акцентом, но говорил. Говорить о войне не любил ни по-русски, ни на другом языке.

После войны отец узнал, что его мать и две сестры сгорели в деревенской школе недалеко от Бельц, которую подожгли немцы и их помощники. Много евреев сгорело вместе с моей бабушкой и тётями, которых я никогда не видел, даже на фотографии. Если бы отец узнал об этом раньше, на год раньше, сегодня мир был бы совсем другим. Я знаю своего отца. Он обязан был сжечь всю Германию к чёртовой матери. Сжечь всё дотла, все леса, все города, всё, что могло гореть, должно было сгореть. Многое изменилось за последние семьдесят лет. Мир стал другим. Германия изменилась, да и мы, стекольщики, сильно изменились. Уже сорок лет, как мой отец покинул этот мир, и многие негодяи вздохнули с облегчением.

Наша малярная бригада состояла из четырех человек, включая меня: Арке, Лёва, Шлойме и я. Арке был наш начальник. Он меня недолюбливал, и других тоже недолюбливал. Весь мир был виноват перед ним за то, что он не окончил школу и вынужден был малярничать. Арке считал себя очень умным. Он и действительно не был дураком, но всё равно, на мой взгляд, был большой зазор между тем, что Арке думал о себе, и моей оценкой его интеллигентности. В его задачу входило набирать левые работы и давать начальству взятки. Все левые работы делал Лёва, с помощью Арке, если необходимо. В редких и особенно важных случаях Арке и Лёва работали на проектах нашей ремстройконторы. Официальные работы обычно ложились на плечи Шлоймы и мои. Моей основной задачей было подносить материалы и белить стены и потолки.

Хотя Арке, как и я, родился в пролетарской семье и всю жизнь был пролетарием, он нашего брата, пролетариев, терпеть не мог. К счастью, я видел его редко, а когда встречались, он всегда находил возможность с презрением напомнить мне, что его сын уже на втором курсе Воронежского педагогического института, а я после средней школы достиг должности подсобного маляра, и то по протекции своего отца. Много Арке со мной не говорил, и о чём говорил, я уже не припомню. Только помню, что я слушал, думал и учился. Научился я тому, что разное в жизни бывает, что только то, что я вижу и понимаю, и есть правда, а всё остальное может быть обманом, даже когда звучит чертовски правдоподобно.

В то время белили известью, а щётки весили, по крайней мере, два килограмма. Ну, если не два килограмма, то всё равно они были очень тяжёлые. Нужно было махать этой щёткой весь рабочий день. Вдобавок нужно было наловчиться передвигаться по комнате, сидя на верху стремянки. За несколько недель плечи мои стали заметно шире, а руки – мускулистыми и жилистыми. Такого не достигнешь никакой спортивной тренировкой три раза в неделю по часу.

Месячную зарплату подсобного рабочего в количестве шестидесяти рублей я получал наличными от бригадира. В среднем двадцать рублей уходило на репетиторов. А когда я оставшиеся сорок рублей мысленно переводил в тысячу пирожков с мясом или двести пятьдесят буханок хлеба, то своей зарплатой оставался доволен.

В мои семнадцать лет малярничать мне не было в тягость. Я был привычным. За год до этого, летом между девятым и десятым классами, я был добровольцем в студенческом строительном отряде. Сначала я записался в отряд на целину и был принят. Но моя мама никогда не была политически грамотной гражданкой и не одобрила мой выбор. Без моего согласия мама пошла в райком комсомола и стала плакать. Так я оказался в областном студенческом строительном отряде, где родители навещали меня раз в две недели.

Наша ремстройконтора ремонтировала в основном жилые квартиры, а в конце ремонта наша малярная бригада красила и белила их. Таким образом, мне посчастливилось столкнуться и познакомиться с разными интересными и менее интересными людьми. Многих из них я сейчас не помню, но уверен, что каждый из них оставил существенный след в моей жизни. Два случая особенно запомнились мне на всю жизнь: один о коммунисте, а другой – об интеллигенте.

Работал я в облисполкоме на протяжении многих недель, каждый день с утра до вечера. Как начинающему и неопытному маляру, мне не доверяли белить комнаты, я белил подвалы. И тяжёлая работа, и света божьего не видать, но зато там была столовая. Всё вкусно и недорого, а меня не надо долго звать к столу есть.

Сходил я в эту столовую пару раз – и чувствую враждебные взгляды со стороны служащих облисполкома. Особенно выделялись три женщины в возрасте между тридцатью и сорока годами. Как они выглядели, я не помню. Не помню выражения их лиц, цвет волос или какое-нибудь отличие между тремя. Помню только, у всех троих были одинаково круглые аппетитные колени, зад, груди, лица – как три секс-куклы, только что сошедшие с конвейера. Как-то в коридоре я случайно увидел начальника облисполкома, окруженного дюжиной холуёв. Это был здоровый и хорошо откормленный кабан средних размеров. Не нужно быть психологом, чтобы видеть, что женщины типа моего враждебного трио были в его вкусе. В те годы я душу отдал бы дьяволу, чтобы занять его место минут на одиннадцать. Как всё изменилось за пятьдесят лет: дьявола нет, душу всё равно скоро отдам, да и одиннадцати минут наверняка не хватит.

На третий день эти три женщины вежливо попросили меня не появляться больше в столовой. Я тоже вежливо, может, с другой степенью вежливости, возразил и продолжал стоять в очереди. В ответ на мой отказ они ушли и через считанные минуты вернулись с завхозом, который и был заказчиком ремонта и курировал меня.

Завхоз облисполкома был невысокого роста, щуплый, с седыми волосами, с огромной лысиной на макушке и в круглых очках. У него были кривые и желтые зубы, а во рту почти всегда – прокушенная папироса. При встрече с ним сразу бросалось в глаза, что его левая рука ампутирована выше локтя, а на левой щеке шрам.

Женщины шептали ему что-то на ухо, и я мог слышать только отдельные слова: «сопляк», «одежда» и «грязные руки». В ответ завхоз сказал им громко и решительно:

– Этот молодой человек, советский человек, комсомолец, не приехал из Америки есть ваши переваренные голубцы. Он самый что ни на есть представитель рабочего класса, под диктатурой которого мы все находимся. Гегемония требует уважения!