Андрей Костров - 9х18

Давно надо было довести дело до драки, но я тоже присматривался, что да как. В чужой обстановке всегда страшнее лезть в пекло. Поэтому я знал, что или за него, или за себя кому-то из этих «сынков» футбольного «гламура» придется «вточить» разок, чтоб дальше жить спокойно. И эту возможность удачно предоставил случай. Может быть, я как-нибудь и обошелся бы в своей социализации в городскую среду без грубых жестов, но установка, которая свербила в моей голове, сводила все ситуации, может быть, по сути и безобидные, к тому, что нужно бить морду при любой непонятной ситуации.

Может быть, опыт хулиганской жизни просвечивал в моем взгляде, когда я исподлобья поглядывал на окружающий мир и на этих ребят футбольной Фемиды. И когда на крыльце колледжа стояла толпа модных спортсменов и их дружков со старших курсов, молчаливое любопытство к моей персоне начало понемногу озвучиваться в шиканье, кряканье и смешки. Так что надо было как-то все равно включаться во все это дело.

Я сидел за партой утром в одном из классов техникума. Сидел и пах дымом. Я это чувствовал даже своим носом, который всю ночь дышал сосновым дымом: самым едким смоляным из всех. Ночью все мое существо пропахло дымом в нашем домике, который мы снимали в аренду со старшим братом в поселке Токсово. Там я жил. Оттуда ездил учиться в Питер. Накануне мы приехали от родителей – дом все выходные стоял неотапливаемым. Тогда был уже декабрь и стояли морозы. Вернулись поздно – я с температурой и простудой. Стали растапливать печку, а она так задымила, что было не продохнуть. Мы мучились с ней, наверное, часа три. Дрова были сосновые и сырые. Короче говоря, я так и лег спать под бушлаты и два одеяла, не дождавшись тепла. Понятно, что вся одежда пропахла. И вот с утра сижу за партой в классе. Точнее, сплю. Я приезжал раньше всех, чтобы не заходить в класс, когда там уже много народу. Так электричка ходила: или пораньше приедешь, или впритык. Я сидел за партой, опустив голову на руки, больной, с красными глазами и ватной головой.

Народ стал собираться, рассаживаться по местам, собирались кучки девчонок-хохотушек. Все с выходных, разговоров много. Только отдельные особи, вроде меня, не входившие ни в какие кружки по интересам, сидели в одиночку с потупленным взглядом, смотря в нераскрытую тетрадку.

Я расположился на задних рядах, хотя обычно сидел спереди, задние ряды были за футболистами закреплены. А тут, чувствую, этот еловый, по большому счету, приятный дымный запах, в нашей школе в селе никто бы его и не заметил, на больших переменах жгли в кустах костры, и это был естественный для деревенского нюха запах. А в городе стыдно так пахнуть, не принято. Я это понимал и поэтому сконфужено забился на задние ряды. Было не до учебы, еще простуда. И вот подходит этот не совсем мощный и спокойный парень и говорит: «Ты сел на мое место».

– Тут места и тебе хватит. Отойди, – спокойно сказал я.

– Слушай, иди пересядь вот туда, – говорит парень, нависая надо мной.

Смотрю, группа затихла, тогда уже почти в полном составе заполнившая аудиторию. Ждут веселой развязки. Интересно всем.

– А че это от тебя так несет? – говорит мне футболист, улыбаясь нагло и косясь на своих, которые уже светились и мелькали задорным тоном, как бы поддерживая и одобряя напор своего товарища по команде: «Давай, пора его поставить на место, скобаря дикого».

– Че делал-то, что так воняет, – сверкая глазами, спросил футболист. – Давай пересядь поближе.

Такой спокойный, вроде никогда ни с кем не задирался, а тут, смотрю, прет, как танк. Пять секунд я молча сидел в метафизическом стопоре. Такой стопор обычно предваряет взрывную реакцию. Моя психика была очень уставшей после бессонной ночи, готова взорваться от любого прикосновения. Глаза мои налились кровью, виски пульсировали, сердце забилось в простуженном теле лихорадочным ритмом. Откуда-то в голове всплыла установка от двоюродного брательника-омоновца, сказавшего мне, когда я только приехал из деревни в Питер: «Андрюха, не жди, пока тебе жало набьют. Вот чувствуешь, ситуация пошла не так – сразу бей со всей мочи в табло, потом разговаривай». Не помню, как я вскочил с места, только парта отлетела прямо на впереди сидящих ребят. Это мне уже потом рассказали. Я бешеным движением толкнул парня руками, ухватившись за его грудки и машинально сделав ему подсечку, – уложил со всей мощи на пол. Он с глухим звуком ударился об пол головой и затих. Я подержал его еще секунд пять прижатым к полу, затем встал и посмотрел на окружающих студентов. Сразу понял по лицам, что драки не будет, никто на меня не кинется. Боятся. Поэтому я хоть и в аффекте был, но делал весь этот механизм с какой-то даже эмоциональной игрой, с показательным вывертом. На страх. И знал, что сработает. Но глаза у меня были действительно бешеные. Я это чувствовал по испуганным лицам. Что-то они увидели такое в моем лице, что оберегло меня от стычек в дальнейшем. Я думаю, они увидели, что этот дикарь из Псковской губернии – с какой-то темной и странной начинкой внутри. А я действительно был темный.

Бить с одного удара в челюсть, взрывом всей своей лихости и видеть, как столбом наглухо падает твой оппонент, было мне не впервой. И если этот оппонент здоров или вскользь удар прошел, ты помогаешь ему ускориться к земле подсечкой и толчком руки, как бы сопровождая и надавливая его книзу, чтобы не опомнился. И начинаешь его добивать на земле. Он не успевает закрыть руками лицо, опешив от первого удара, и у тебя есть секунд пять, чтобы нанести контрольные удары.

Да, это были мы из 90-х. И что только не делали мы, сумасшедшие дети сумасшедшего времени. Каких-то страшных поступков, конечно, мы не совершали. Не успели. Слава Богу! Но шли именно к этому – к краю бездны, упав в которую, уже никогда бы не выбрались из ямы. Вспомнить все это – мурашки по кожи бегут. И кто знает, чем бы все это закончилось, если бы нас не разогнали тогда по сторонам.

О Питер, как я благодарен твоим огням! Ты зажег в сером болоте моего сердца жизнь. Как я благодарен громадным стенам твоей Лавры, где душа моя коснулась икон и благодати. Как в тебе я захотел жить.

Петербург, спасибо тебе за то, что подарил мне в своих благодатных туманах светлое небо и любовь. Спасибо тебе, любимый мой город!

Из-за мрака школьного двора вдруг появилась фигура. Быстро, как приведение, фигура проскользнула сквозь толпу сбившихся у крыльца подростков; с воздушной легкостью взлетела по ступенькам, загремела замком железной двери и во весь створ распахнула ворота в темное пространство затаившего дыхание спортивного зала. Детей, притихших от появления призрака Кентервильского замка, стало медленно засасывать в темный проем двери, как в черную дыру.