Евгений Орлов - Пыль на ладонях

Отдельные слова иногда приподнимались над ним, но тут же лопались, так и не донеся до ушей смысла. Кому тут нужен этот смысл! Бей! Масса взбудораженных людей захлестнула постамент, слизала студентов, растворила в себе, словно кислота. Егор закричал высоко и рьяно, врубился в чёрный ряд. Лысые головы недоумённо прокалывают его глазами, но их руки всё так же рвут, приподнимают над головой палки и с упоением разносят ненавистные лица. Серенькое пальтишко! Пушистый шарф! Кудрявые волосы спеклись кровавой слизью…

– Егор!!! – это не её голос, не её… – Егор!!! Его-о-о… – «Р» оборвалась так резко, что он, не помня себя, выдрал из перевёрнутого столика алюминиевую ножку и перечеркнул ей первый лысый затылок…

– Хто это? Постой! – Антоныч, вахтёр общежития педучилища, раскрыл руки, заслоняя проход. Славка оттолкнул пенсионера, содрал рукавом кровавую маску с лица. Из рубца над бровью немедленно заструилась чёрная полоса.

– Я это, Антон Антоныч, я! – Славка плечом задел телефон и смахнул его со стойки, жёлтая пластмасса раскололась, но трубка работала. Обнажив витки грязного провода, она продолжала гудеть.

– Да что ж ты творишь! – вахтёр машинально наклонился, пытаясь собрать обломки аппарата.

– Где Штейнман?! – Славка пнул по останкам телефона: те выскочили из-под носа опешившего вахтёра и, рванув кабель, ударились об угол. Обломки брызнули в разные стороны, гудок потух.

– Ты… – чуть не задохнулся негодованием вахтёр.

– Штейнман где?! – Славка сгрёб пенсионера в охапку, забрызгивая беднягу розовой слюной.

– В восемнадцатом, на втором…

– Клёва, заноси, заноси быстрей!!! – рявкнул Славка, толкнул ногой ближайшую дверь. Две девчонки-первокурсницы, завидев окровавленную рожу, истошно завизжали. Он согнал их с кровати и, будто упоённый разрушением, небрежно скинул на пол покрывало. Вслед за покрывалом улетели банка с вареньем и фарфоровая чашка.

– Егор! Неси сюда!!! – заорал Славка. Девочки забились в угол, они посматривали на спасительный выход, но не могли найти в себе сил, чтобы пройти мимо этого страшного человека. Вдруг коридорный свет заслонился тенью, девчонки одновременно взвизгнули. Мужчина, оборванный с жутко перепачканным лицом, занёс на руках девушку. Её когда-то серенькое пальтишко украшали бурые пятна. Голова будто перемазана смолой, а с кончиков волос тонко натекает лужица крови. Девчонки опять запищали. Славка подхватил Ленку, помог положить на кровать. На вой за спиной грубо отреагировал: – Заткнитесь!

– Кровь… – простонали из угла.

– А что там, вода должна течь?

– Кровь… Она…

Егор заиграл желваками, выглянул за дверь – в коридоре начали собираться любопытные. Они недоумённо рассматривали дорожку из кровавых капель, неуклюжего Антон Антоныча, что ползал по полу и собирал телефонную рухлядь.

– Твою же… – Егор упал на колени в Ленкином изголовье, подцепил скользкое полотенце, придавил к её лбу.

– Горе, – прошептала она, попробовала пошевелить рукой, Егор сжал ладошку.

Славка тем временем обрабатывал «пленных»:

– Штейнмана знаете? – спросил он.

– Да… – ответила за обеих сероглазая. – Миша. Он костюмер из цирка.

– Точно, – похвалил Славка. – Ещё он врач. Бегите в восемнадцатый, скажите: «Славке Жуку руку оторвало».

– А кто это? – дрожащим голосом поинтересовалась сероглазая. Её пухлая подружка продолжала трястись всем телом, но движение к выходу начала без лишних вопросов.

– Я это, – Славка похлопал сероглазую по щеке и более миролюбиво попросил: – Давай поскорее, училка. Если девочке станет хуже, этот злобный дяденька никого не пощадит, – он кивнул на Егора. – Ты же кино про любовь смотришь?

– Угу, – промямлила сероглазая и скрылась вслед за пухлой подругой.

Славка опустился на пол, опёрся спиной о соседнюю кровать, прикрыл глаза, пробормотал напряжённой спине товарища:

– Всё, Клёва, всё. Теперь только ждать. Миша Штейнман, знаешь, какой замечательный портной – шьёт на загляденье. И чекурявую твою тоже подлатает.

Антоныч вытягивал шею, играл желваками, но ругаться не спешил.

– Может, скорую, Славик? – предложил он неуверенно.

– Прости, бать, за телефон, – ответил Евтюхов.

– Да ну его! Давай в скорую звякнем?

– Нет! – отрезал Славка. – Миша починит, Миша умеет.

– Как знаете.

– Знаю.

– Пойду, воды накипячу, – объявил Антон Антоныч.

– Спасибо, – поблагодарил Егор закрывающуюся дверь.

– Кровь подотри! – рыкнул Славка. Вахтёр не ответил.

Галдели в коридоре студенты, по уличной трансляции скучно подвывал классик эстрады, а далеко-далеко под небесами рубил воздух лопастями вертолёт…

Вскоре дверь распахнулась:

– Где этот хмырь с оторванным членом? О, ёп… – Миша Штейнман, как смог изобразил неловкость. Худой и длиннорукий, словно паук, он решительно шагнул в центр комнатки, мягко оторвал Егора от Ленки. При этом успел подсмотреть что-то под его глазами и извиниться: – Простите.

– Горе… – прошептала Ленка, Егор дёрнулся, но Штейнман остановил его.

– Что ты, золотая моя, это далеко не горе. Так – горюшко, – Миша невзначай убрал полотенце, кончики пальцев мягким пёрышком ощупали рану. Он поморщился, обернулся к Егору: – Где так погуляли хорошо?

– Какая разница?

– Никакой… Нормальная, качественная разборка: рассечение – купол целый. Жутко, страшно, крови много… Будто вазу раскрошили… Пила?

– Мало, – встрял Славка.

– Значитца, пила, – подытожил Миша.

– Горе – это я, – зачем-то уточнил Егор.

Миша приподнял брови, да и махнул рукой: «Какая разница?»

– Значит так, бузотёры, – Миша загнул первый палец. – Из каюты – вон! Мне тут кровожадные влюблённые не нужны. Жук!

– Да?

– Отправь студента ко мне в каюту, там под койкой чудо-чемодан с волшебной таблеткой.

– Оранжевый? Как в шапито? – Славка подтолкнул Егора к выходу.

– Угу, – Миша сделал предостерегающий жест. – Только, чур, больше нигде не лазить – мало ли какие тайны могут быть у еврейского доктора! Всё понял, Клёва?

– Да понял… – он нерешительно остановился на пороге. – А с ней как… Нормально будет?

Миша напрямую не ответил, но выразительно покачал головой:

– А помнишь, Славик, как Толстопят был на песке распят? С семиметровой высоты… И я, портной, одной цыганской иглой и журналом «Новый мир» оказывал первую помощь?

– Ну, – кивнул Евтюхов.

– И ведь до чего ты радовался, Славочка, что за дохтара можно не платить. А вот коньячок был недурен, ох, недурен… Клёва, жми за рундуком!

Егор выпал в коридор и, раскидав, как кегли, любопытных, помчался к лестнице.

Тесная каморка Миши Штейнмана, наверное, самая маленькая комнатка в педучилище, вмещала в себя многое: кровать с панцирной сеткой зажимали стопки перевязанных книг, рулонов бумаги, клея. Тряпочные лоскутки свешивались со всевозможных поверхностей. Их разбавляли катушки ниток. На столе, сразу за термосом, громоздилась старинная швейная машинка. В пустой бутылке коньяка набухали от останков спиртного окурки. В элегантном гранёном стаканчике кверху зубцами торчала вилка. Шпротина на ней давно подсохла. На стене в скромной рамке светилось древнее фото, там солидный румяный дяденька жал руку кудрявому и молодому Мише Штейнману, а ниже чернела небрежная, трудночитаемая надпись: «Интерну Мишане от зав. Отделения Урологии». И подпись: «Пиписькин доктор Вадим Петрович Лопатин».