Евгения Борисова - Общие родственники

Нинок смиренно сидела на диване, поджав ноги и губы, и молча наблюдала за передвижениями мужа по квартире. Потом спросила:

– Ну что, Ванечка, жены стареют, а студентки третьего курса никогда?

– Это совсем не то, – буркнул тот, с неудовольствием отметив спокойствие в голосе жены.

– И надолго ты?

– Нина, – он остановился перед шкафом, собирая в букет свои галстуки, – думаю, что ты всё уже поняла. Я с тобой развожусь. Я полюбил другую.

Сидящую на диване жену больше задело незнакомое в устах мужа слово «Нина», нежели фраза про любовь к другой. Нина Петровна работала в вузе столько же, сколько и Иван Григорьевич, и подобных историй за 30 лет видела немало. Она знала, что профессора, даже академики! – случается – уходят от старых надоевших жен к свежим длинноногим нимфам в коротких юбках. Но она вела подсознательную статистику: многие из этих ветреных пенсионеров частенько возвращаются обратно. Смирные, виноватые, а некоторые даже разочарованные в нимфах в принципе. Ну, или в себе рядом с нимфами – это уже вопрос другой.

– Ванечка, – тем же ровным тоном обратилась Нина Петровна к суетившемуся мужу, – а что если я не пущу тебя назад?

– И не надо! Я не вернусь! – Ивана Григорьевича раздражала ироничность и какая-то бездушность жены. Он всё-таки ждал эмоций, слов, возможно, даже скандала. Он готовился. Он хотел повода: высказать то, что его давно не устраивало в их совместной жизни. Может быть, он бы даже покричал, чтобы Нинок поняла, что всё не просто так, и что она сама во многом виновата… Впрочем, что конкретно кричать, доктор химических наук не придумал, поэтому раздражение в себе подавил. Перед тем как хлопнуть дверью, Иван Григорьевич услышал прилетевшее в спину «Я желаю тебе счастья, Ванечка!»

После ухода мужа Нина Петровна проплакала часа два. Потом прошлась по квартире, посмотрела, что забрал, а что оставил Иван Григорьевич, и сделала вывод, что он еще не раз вернется. Как большинство талантливых и увлеченных своим делом ученых, Ванечка был рассеян. Собираясь покинуть дом навсегда, но без ее руководства, он забыл свой единственный костюм, в котором ходил на ректораты и заседания научных советов, бритву, всю обувь. И много еще тех мелочей, свою зависимость от которых он вряд ли осознавал.

В представлении Нины Петровны все студентки, которые начинали взаимодействовать с преподавателями чуть больше, чем того требовал учебный курс, делились на две категории. Первая категория чересчур увлекалась предметом. Два десятка лет, проведенных на филфаке, убедили Нину Петровну, что особо впечатлительные натуры вполне способны любовь к произведениям Ремарка перенести на преподавателя, который об этих произведениях воодушевленно рассказывает.

Декан химфака преподавал аналитическую химию, и заподозрить нормальную девушку в чрезмерной любви к этому предмету было сложно. Значит, она относилась ко второй категории нимф – тем, что увлекались преподавателями. Ванечка в свои «немного за 50» был весьма симпатичен, строен, неизменно хорошо (как сказал бы младший сын – «в тренде») одет, гладко выбрит. Щедрый на улыбку, он был любим и студентами, и преподавательским составом. Но впервые чувство, называемое любовью, исходило уже от самого Ивана Григорьевича. И по отношению к кому? К нимфе! – девице, над которыми они всегда вместе посмеивались и инциденты с участием которых дружно осуждали.

Нина Петровна налила себе кофе. Потом, подумав, капнула в него коньяку, присела у кухонного стола. Вероятно, надо что-то делать, думала она. Но что? Совершенно непонятно. Конечно, она надеялась, что такого конфуза в ее крепкой и дружной семье не произойдет. Хотя внутренне была к нему готова. Она ведь видела этих девиц каждый день, и некоторые из них были по-настоящему красивы, эффектны и умны. Их же видел и ее муж на своем факультете, только чуть в меньшей пропорции, чем на этажах филологов. Размышляя о порядке действий в подобной ситуации, Нина Петровна выпила не только кофе, но еще и бокал коньяку. Позвонила своему мастеру и записалась на стрижку. Уснула за чтением материалов к завтрашней лекции. Утром, оценив урон, нанесенный лицу двухчасовыми рыданиями накануне, решила больше не плакать.

2

Оля Столярова была не сильна в химии. Зачем она поступила на химфак, даже она сама не знала. На лекциях ее Иван Григорьевич не замечал, и не потому, что Оля была девушкой неприметной – посещение Олей всех предметов стремилось к нулю. К абсолютной «Н». Поэтому и экзамен она не сдала ни с первого, ни со второго раза.

Декан был хоть и занятой человек, но принципиальный, его не утомляло общение с двоечниками и по три, и по четыре раза. Но Оля Столярова переплюнула всех в ту сессию – она приходила на пересдачу к Ивану Григорьевичу семь раз. Аналитическая химия никак не совмещалась с девичьим сознанием, но Оля старалась. И смотрела так жалостливо и проникновенно. И так искренне хотела правильно ответить, что вызвала у декана симпатию самую настоящую. К тому же внешность у Оли была притягательна: светло-серые глаза в пол-лица не давали отвести взгляд, черные волосы кудрявились, округлости в нужных местах проступали четко. В общем, Столярова была мила в целом и по частям.

На этой мысли поймал себя Иван Григорьевич, назначая девушке пятую пересдачу. Он ощутил, что ему хочется просто увидеть ее еще раз так близко и почувствовать аромат ее духов. С некоторым волнением отметил, что Оля ни капли не расстроилась из-за своей очередной химической неудачи, а, кажется, даже рада. В декане задрожали какие-то метафизические струны, существование которых он в себе как естественник отрицал. Он занервничал, быстро заглянул сидящей напротив студентке в глаза. Та широко и безмятежно улыбнулась.

На седьмой пересдаче они были уже совершенно одни, даже самые отъявленные двоечники сошли с дистанции со своими «удовлетворительно». В старой тесной аудитории со скрипучими столами, мутным окном и пыльной тряпкой у доски всё между Олей и ее деканом было решено. Мужчина – ученый с именем! – никому бы не признался, что это хрупкая глазастая девушка сделала первый шаг. Подошла близко – молча и неотвратимо. Профессора захлестнуло всё сразу: дрожь в животе и пальцах, аромат ее парфюма, близость молодости… Отступать было некуда, да и не хотелось. И когда она поцеловала его, он зажмурился.

Оля жила одна, и это многое упростило. И усложнило почти всё. Полгода подпольных свиданий. Шесть месяцев вранья, отговорок и недосказанностей жене. Почти перестал видеть младшего сына, который хоть иногда заскакивал в гости по вечерам. Научное руководство стало тяготить. Пребывание в университете – постоянное ожидание встречи, взгляда, прикосновения, обещаний свидания. Несколько раз Оля заходила в кабинет декана, аккуратно прикрывала за собой дверь – и у Ивана Григорьевича мурашки бежали по коже от ужаса быть раскрытыми. И от возбуждения. Секретарше Марине стало стыдно смотреть в глаза, хотя та вела себя как ни в чем не бывало. За полгода такой жизни он устал. Захотелось если не покоя, то определенности. Он принял решение – и ушел от жены. Правда, несколько раз возвращался – забирал то одно, то другое. Оставить ключи от квартиры насовсем так и не решился.