Ю. Сокольская - По Вере увидишь… Роман

Может он и сам не лишен лени, нечистоплотности и неаккуратности в делах? Признаться, Пётр часто поддается соблазну действовать как все, как принято в этой среде. В его речах все чаще проскальзывают намерения думать только о себе, грести себе, никому не верить.

Он теряет веру в людей, теряет доверие к миру, теряет принципы и идеалы. Пока что я не понимаю, что это за процесс. Хорошо это или плохо.

С одной стороны, сначала, действительно, нужно позаботиться о себе. Нищий и обозленный ты никому не помощник. Но средства собственного становления очень важны; важно, чтобы они были этичными, экологичными, честными. В любом случае вмешиваться я больше не желаю. Это не моя война, я больше не хочу никого спасать.

Буду просто наблюдать и ждать результат».

А пока они продолжали целоваться. Всю дорогу.

После такой веселой игры накануне, возвращаться в шкуру супругов с одиннадцатилетним стажем совсем не хотелось. В этот раз они даже не заморачивались с обедом. А вместо этого свернули к озеру. Его берег оказался достаточно пустынным и укромным, чтобы стать на пару часов прекрасной постелью.

– Что, может, поедем домой? Нам, кажется, уже не надо никуда, – предложил Пётр.

– Неееет, – промурлыкала Вера, – ты меня больше не проведешь, мне не двадцать три, чтобы вестись на конфеты и букеты. Я желаю увидеть Бога в своем сердце и обрести Бога в тебе.

– Вон как!

– Теперь так! Богиня на меньшее не согласна!

Закат осветил западную часть горизонта, а ничего похожего на пейзаж уральских гор до сих пор не было видно. Как будто и не выезжали за пределы среднерусской равнины. По дороге было много красивых мест, но они были позади, а впереди расстилались ровные поля, извилистая узкая дорога и смешанный лес на горизонте. Навигатор показывал, что через тридцать минут они будут на месте, и Вера начала переживать по поводу обещанной красоты их временного приюта.

– Местность напоминает дорогу на нашу дачу, – выразил ее опасения одной фразой Пётр.

Словно опровергая их ожидания, дорога начала идти на спуск, постепенно погружаясь все ниже между растущими на глазах холмами. Так продолжалось пока, наконец, взору не открылась долина, со всех сторон окруженная возвышенностями. Вера впервые видела такое. Она еще никогда не была в подобном месте, похожем на огромный природный котлован, яму, в которую, казалось, был только один вход – эта узкая дорога, спустившаяся с одного из холмов и петляющая между близко расположенными соседними. На самом деле в долину было еще как минимум три входа, или выхода, с воды и по суше.

Это две реки, так же как дорога огибающие соседствующие холмы и сливающиеся в долине в одну, образуя огромный живописный пруд в месте слияния.

Вера представила, а впоследствии и убедилась в том, что этот пруд сверху смотрится как жидкость на дне чаши. А селение, также расположенное в долине, выглядело как засохшая и потрескавшаяся кофейная гуща, изрезанная сетью пыльных дорог, троп и речкой, берущей начало в пруду, и виляющей через весь поселок в сторону четвертого выхода из чаши.

Вера практически прилепилась к лобовому стеклу, разглядывая внезапно открывшуюся их взору красоту. Петра забавляло ее выражение лица, но восхищение он полностью разделял. Красота!

Ипполит предупреждал, что на машине до их дома не добраться. Придется оставить ее у друзей в долине, а дальше плыть на лодке. Навигатор привел к домику у пруда с маленьким деревянным причалом. Рядом с причалом покачивалась на волнах голубая металлическая лодка.

Из дома вышел высокий худой мужчина лет пятидесяти, представился Михаилом, пожал Петру руку, кивнул Вере и предложил поскорее устраиваться в лодке, чтобы ему успеть вернуться до полной темноты. Солнце уже село за горизонт, но было еще достаточно светло, чтобы видеть противоположный берег.

Чемодан Веры было решено оставить до завтра в машине, он способен был потопить даже более солидное судно, и поэтому требовал отдельной ходки без пассажиров. Две сумки Петра оставили тоже.

Усадьба «Сова» располагалась в уникальном месте – на пологом холме, являющимся противоположным берегом пруда, образовавшегося в месте слияния двух рек. Этот холм в народе назывался «Америка», потому что был со всех видимых глазу сторон окружен водой. И иной дороги к нему из долины, кроме как по воде, не было. Второй путь был с суши, ведь две реки омывали «Америку» с двух сторон, островом она не была. Однако многие километры на этих реках не было мостов, чтобы можно было к этому холму проехать из села.

До ближайшего населенного пункта по суше жителям «Америки» нужно было преодолеть по лесной дороге пятьдесят километров. Поэтому им ближе была инфраструктура долины.

В школу, в магазин, ко врачу зимой ходили по льду, летом плавали на лодке. И только весной и осенью были периоды изоляции, во время становления льда и его весеннего таяния. На эти периоды делались продовольственные запасы и планировался отпуск.

В советские времена в «Америке» на берегу пруда была целая деревня, а немалая территория была отвоевана у леса и поделена на угодья, на которых косили траву не только жители деревни, но и жители долины.

В разгар сенокоса они целыми семьями с утра отправлялись на лодках в «Америку», там весь день сушили сено, а потом на лодках же переправляли его на свой берег.

У Веры в голове не укладывался процесс перевозки сухого сена на маленькой лодке по реке. Она вспоминала сенокос из своего детства, когда сено возили на тракторе телегами, наполненными на полтора метра выше бортов, и не могла даже представить, сколько нужно сделать ходок на лодке туда и обратно, чтобы столько перевезти. И потом, сено и сырость реки – понятия несовместимые. Его приходилось досушивать после переправки у дома. Такие вот немыслимые для современного человека трудовые подвиги совершали еще совсем недавно, в двадцатом веке, наши предки для выживания и пропитания.

Сейчас угодья «Америки» заросли соснами, за травой туда уже никто не ездил. Долина опустела, каждый второй дом был заброшен, поэтому травы в селе хватало своей.

Работы давно уже не было, завод, на котором раньше работало почти все местное население, закрылся еще в девяностых, люди уезжали. А в «Америке» и вовсе осталась одна единственная семья. Семья Кирилловых.

Ипполит вырос здесь. В девяностых тоже уехал в Москву на заработки. Сначала трудился на коттеджах новых русских, все заработанное вкладывал в строительство своей квартиры.

Потом случай свел его с краснодеревщиком от Бога, там же в столице. Ипполит напросился к нему в ученики, освоил новую профессию и дальше работал в мастерской, выполняющей многочисленные в ту пору заказы на обстановку мебелью все тех же особняков. За двадцать лет отработал четырехкомнатную квартиру и даже кое-что накопил. Личной жизнью заниматься было некогда. И в первый же за двадцать лет отпуск, подаренный себе в честь досрочного закрытия ипотеки, Ипполит поехал на родину.