Людмила Терменёва - Игра в абсурд. Сборник рассказов и миниатюр от 40 авторов

Шиншилла же летела на тихом планере, выбирая по навигатору дорожные ямы, бросая в каждую выдранные из себя клочья меха. Один из них покружился над плавающей шашиной и прилепился картавыми усами.

Шашина дрогнула и воскресла. Круговорот шиншилл, шашин и дефицита асфальта в отдельно взятом государстве грозил нарушить устоявшийся порядок беспорядка.

На горячую линию поступил звонок.

– Если вы сегодня же не пришлёте асфальтоукладчик на эти чёртовы ямы, я лично наковыряю по всей дороге новые. И пусть вам будет плохо!

В ответ что-то булькнуло, шипнуло и прошелестело: «Ша!»

Шашина? Шаншилла? Шалава!

– Не хочу быть Ёжиком. Хочу быть Ажиком, – заявил малыш маме и взобрался на дерево. Там он расправил иголки и полетел.

Прямо в крапиву. Она начала жалить его в брюшко, но он только смеялся. Ведь у Ажиков, в отличие от Ёжиков, на животике броня.

Малыш свернулся иголками вовнутрь и покатился по тропинке.⠀

Навстречу ему лиса. Хотела съесть, но сломала о броню зубы. Ажик только смеялся. Ему всё нравилось. Он расправил иголки и полетел на тучку. Нечего такому смелому и красивому делать в лесу. Будет кататься по небу и смотреть на всех свысока.

В гардеробной громко возмущались женские тукли. В мире людей их называли туфлями, но они с этим совсем не соглашались.

– Нет, ну вы только подумайте! – перекрикивала всех высокая тукля-шпилька. – Она забросила меня подальше в угол, повелась на поводу у кроссовок. А как же вечерние спектакли в кино, романтичные вечера в театре?

– Пф! – фыркнула тукля-лодочка. – Я забыта с прошлой весны. Даже к мастеру навести марафет не отправила. А пора бы уже.

– Р-а-з-м-е-ч-т-а-л-и-с-ь, – протяжно зазвучали тукли для танго. – Нас хотела в чёрную траурную коробку запаковать, но мы сбежали. Прощайте, томные взгляды, отстукивание по паркету. Не те времена.

Итальянские тукли-лоферы от переполненных переживаний начали шморгать носами. Сказать им было нечего. Потрёпанные и заношенные, они слабо верили, что родом из Венеции.

Порванные сабо от стыда прятались подальше, не подавая звуков.

– Фить! – новая пара туклей летела с лёгкой руки молодой хозяйки. Явно день был у неё неудачным.

– С приездом в наше братство! – запищали испанские эскадрильи. – Ваш черёд жаловаться. Но свадебные тукли молчали…

А как думаете, что говорят ваши туфли-тукли?

Комары зудят. Сил нет слушать. Б-з-з. И ещë эта…

На веточке качается и комаров подзуживает зудеть. Фея! Фря!

Я ей и влупил от души.

Всë, что назудело. И про комаров, и про всех, кто мешает мне… ну, и так…

Много я перенял от тех, что на мне посидеть любят. Грибники всякие, парочки неуëмные. И все норовят свой *ад на меня пристроить.

Вот я и стал тем, кем стал.

– Ворчишь всë, старый Пень? – Фея-фря перестала качаться на ветке и уселась на меня. – Сейчас я тебя поправлю чутка, чтобы ты лето не портил. Выбирай…

И давай палкой волшебной своей в меня больно тыкать и выкрикивать.

– «С», «Д», «Л», «Т»…

– Твою мать! – не выдержал я.

– Значит, «Т»! – хряпнула Фря.

И улетела Я?!

Тень?! Был Пень, а стала Тень…

– Хорошо, что не «Хр»… – пискнула Фея.

Хорошо.

Пойду комаров душить. Буква эта ничего не поменяла в концепции моего мировоз-з-з-зрения.

Ненавижу комаров. Душил, душу и душить буду их, гадов…

Бздынь! Убили! Меня убили тапком по морде!

Бли-ин! Я и Пень, я и Тень, я же и комары…

– Эй! Фея! Возвращай, как было. – Я ору что есть мочи комарами, тенью и пнëм. – Я хочу назад, чтоб на мне сидел *ад.

***

– Проснись, Серëжа! – Жена ласково щекочет меня травинкой. – Уснул на пеньке, зад отсидишь. Вон, и комары тебя искусали…

Я разлепляю глаза…

– Фря-я-я-я-я?!

Бздынь!

Небо заволокло тяжёлыми серыми тучами. Дерочка прижала несколько оставшихся перьев, через которые проглядывала короткая серая шерсть.

Она настолько замёрзла, что, сдерживая стон, непроизвольно постукивала клювом о ствол старой липы.

Она наблюдала, как баба вынесла из сеней чугун, из которого густо валил пар и вкусно пахло. Она неловко шаркала огромными сапогами покойного мужа.

Третий год Дерочка наблюдала за этой женщиной и не понимала, почему та носит обувь покойного мужа, варит в чугуне и сыну говорит плохо про всех невест в округе.

Баба поставила снедь на тропинку и облокотилась на забор, обсуждая с соседкой холодную весну, похожую на которую не могли припомнить самые старые жители деревни.

Во дворе появился молодой парень с вязанкой хвороста, чтобы в такой холод согреть избу.

– Де-е-ер-р-р, – вдруг вырвалось у птицы.

Пернатая от испуга сунула крыло в клюв, но было поздно: люди её услышали и заметили.

Хозяйка двора перекрестилась, запуталась в сапогах, бухнулась на колени аккурат возле чугуна и нечаянно толкнула закопчённый котелок.

– Горе-то какое, – завыла она, в десятый раз осеняя себя крестом, – мало нам беды, так эта кликуша мороз пророчит!

Её сын бросил хворост и юркнул в сарай, вытащив оттуда огромную лестницу, которую тут же приставил к липе.

Дерочка вздохнула и повторила:

– Де-е-ер-р-р.

Баба рядом с чугуном заплакала:

– Жили нормально, так нет, тварь эта поселилась рядом, дёргая беду. Может, и обошлось бы… а ведь кричит сволочь эта! И суп из-за неё разлила!

Парень подхватил длинную палку и, ловко перепрыгивая перекладины, добрался до гнезда птицы, которая, считалось, приносила плохие вести.

Он несколько раз пырнул в гнездо, и из него выпали 2 розовых птенца.

– Де-е-ер-р-р, – ещё раз крикнула птица и взмыла высоко в небо, оставляя своих детей, которые ещё не успели ни опериться, ни покрыться шерстью.

В грядущие морозы шансов у них всё равно не было.

Он знал, что колкость глаз не колет, но больше не захотел носить колючки. Устал таскать на своей спинке листочки и грибы. Ай, всё!

Теперь он Ёшик! Шипеть и шиковать он и не думал. Ёшик знал, что он художник, как Кандинский или Брюллов, но точно не хуже.

Ёшик собрал все краски лета и окунул свои ешовые ладошки в пузатую баночку. Охра, белила, гороховый и ультрамарин.

Штрихи, мазки, брызги. Полотно оживлялось с каждым прикосновением ешовых пальцев.

– Мой гештальт закрыт! – закончив писать картину, гордо оповестил собравшихся зевак Ёшик.

Косо смотрела утка, олень удивлённо вскинул бровь. Заяц, если мог, то покрутил бы у виска. И только ворона, сидевшая на ветке сосны, с интересом рассматривала холст.

– Да ну вас! – отмахнулся от соглядатаев Ёшик и достал новый холст. А ворона, распушив лисий хвост, полетела навстречу розовой луне.