Андрей Филимонов - Пляс Нигде. Головастик и святые

Так что на всякий случай он позвал своего помощника Джона составить ему компанию. Джон бегло говорил по-русски, хотя не имел, в отличие от Натана, русских корней и был стопроцентным американцем – задорная улыбка скаута, университетский диплом, будущее в кармане. Любовь к России Джону привил его отец, знаменитый Джозеф Байерли, наверное, единственный на свете дважды ветеран Второй мировой войны. В 1944-м, высаживаясь в Нормандии с парашютом, Джозеф подвернул ногу и попал в немецкий плен, откуда сумел бежать, и пробрался через всю Германию на Восток, навстречу Красной армии, которая приняла его как родного и зачислила в свои ряды танкистом-пулемётчиком. С точки зрения советского командования мистер Байерли появился очень кстати – на балансе дивизии был американский танк “Шерман”, и никто не мог прочитать инструкцию по эксплуатации.

Этой историей и другими анекдотами Натан с Джоном развлекали девочку с косами (между собой они прозвали её Pigtails), ожидая, когда официант (с военной выправкой) сервирует “real American food”: булочку с котлетой, картошку фри и кока-колу.

Всё это угощение их очаровательная гостья смела, как цунами. Она буквально ела за троих и, прикончив порцию Джона, сочла нужным сделать заявление:

– Обычно я не употребляю так много пищи, но это мой единственный шанс.

Чувствительный Джон чуть не разрыдался. Его лицо потемнело, как будто в этот момент он дал себе клятву бороться с коммунизмом до тех пор, пока все русские дети не получат сочный бигмак. Тридцать лет спустя его дипломатическая карьера увенчалась должностью посла США в России, и он лично смог убедиться в том, что поставленная задача выполнена.

После того как официант унёс тарелки, девочка попрощалась с американцами за руку, сказала, что всё было очень вкусно, и добавила, что будет рада, если Натан позвонит ей снова. Тогда она покажет ему свои рисунки. Она ведь художник, все говорят, что у неё талант, и в будущем она обязательно прославится. Поэтому ей хотелось бы подарить Натану рисунок – в качестве платы за ланч. Лет через двадцать он сможет продать его за большие деньги. Это выгодное предложение. Девочка рассмеялась, давая понять, что шутит. Кажется, помимо ланча Pigtails рассчитывала на настоящее американское свидание. Но он не позвонил, и никогда её больше не видел. Хотя вспоминает. Интересно узнать, сложилась ли её карьера на рынке искусства?

В свободное время Натан выходил на главную улицу, которая называлась Krasny prospect, и тайно фотографировал прохожих “от бедра”, чтобы набрать как можно больше образов этого города, хотя его официально предупредили, что иностранцам уличная съёмка запрещена.

Вопреки названию проспект был серым. Единственное, что его оживляло, – алые прямоугольники транспарантов с белыми буквами, которые висели почти на каждом здании и напоминали издалека рекламу кока-колы.

Чем больше вылазок делал фотограф, тем больше находил в сибиряках сходства с американцами. Люди на улице вовсе не производили впечатления инопланетян, готовых растерзать homo sapiens за упаковку жвачки, как писали в “New York Times”. Женщины явно следили за модой и стремились одеваться красиво. (В конце концов, они даже сокрушили коммунизм, чтобы добиться своего.) Мужчины, более робкие создания, любили выпивку, футбол и автомобили. Подростки ходили в джинсах, слушали транзисторы и не мыли голову. Всё как в Америке (за исключением футбола).

У них было даже современное искусство. Натан вспоминал большую пьянку за городом, na dache у художника, рисовавшего несоветские картины – НЛО над колхозом, голых женщин с собаками, пьяных мужчин у памятника Ленину, искажённые фигуры и мрачное небо. Плохо говоривший по-английски художник сумел без переводчика ответить на вопрос, как ему позволяют делать такое. Он хлопнул фотографа по плечу и громко (русские всегда разговаривают с иностранцами, как с глухими) сказал: “Москва из фаревей. Мы далеко от Москвы. Летс дринк!”

После третьего стакана водки Натан вышел во двор и прилёг отдохнуть на траве у дома. Небо кружилось, земля раскачивалась. “Daleko ot Moskvy!” – крикнул он в небо, и звёзды подмигнули в ответ.

Пожалуй, больше всего Новосибирск напоминал американский Средний Запад, где живут простые серьёзные люди, которые настороженно относятся к приезжим и всему новому, но если вы поговорите с ними по душам на их языке, то они с вами подружатся и через десять минут скажут, что вы свой в доску, настоящий мужик, и всё прочее, что обычно говорят простые люди на любом языке.

Примерно так же он чувствовал себя в глубинке Канзаса или Айовы, где тоже нелегко разобрать слова, которые местные жители пережёвывают своими квадратными челюстями, однако смысл их речей всегда ясен.

Порой ему становилось неловко за свой нью-йоркский английский, в основном предназначенный для того, чтобы скрывать мысли говорящего.

В Сибири Натан понимал почти каждого, с кем встречался, за исключением коммунистов. Со всеми остальными языкового барьера не возникало. Случались даже чудеса дословного понимания, как на обратном пути, в аэропорту Шереметьево, где два офицера таможенной службы потрошили его чемоданы, и один со вздохом сказал другому: “Бесполезно! Нас опять наебали, эти плёнки уже на Западе”.

Прозорливый таможенник был прав: портреты сибиряков, украденные “Полароидом”, отправились в Америку с дипломатической почтой. Как ни старались чекисты воспрепятствовать вывозу негативов за границу, ничего у них не вышло. Обосрались…

Дочитав письмо, я подлил в бокал “plan de Dieu” и стал придумывать новые вопросы для старого фотографа.

Утром, пока мы готовили вегетарианский завтрак (кускус, гуакомоле, апельсиновый сок), Инга спросила, над чем я так долго работал прошлой ночью. Я рассказал ей о контрабанде фотоплёнок в Америку и выставке “The Russians” в Нью-Йорке, для которой Натан Фарб придумал слоган “Я хочу, чтобы вы полюбили этих людей”.

– Забавная история, – сказала Инга. – Чем она закончится? Ты напишешь о том, что было сорок лет назад, и всё?

– А что в этом плохого?

– Ничего. Но это прошлое, которое прошло. А людей, по себе знаю, волнует происходящее здесь и сейчас. Если бы я снималась у этого фотографа, прочитала твою статью и узнала, что он жив, то, наверное, захотела бы встретиться с ним ещё раз.

– Чтобы он сделал твой портрет сорок лет спустя?

– Лично мне пока не удалось прожить на свете так долго. Но эта мысль напрашивается.

– Машина времени?

– Вроде того.

– Возможность второй раз войти в ту же самую воду?

– Наверное, если тебе нужна философия.

– Но это же прекрасно. Ты гений!

Я обнял её за плечи.

– Вот только не надо меня сжимать, – попросила Инга. Она выросла в Эстонии, где бурные проявления чувств считаются мелким хулиганством.