Андрей Филимонов - Пляс Нигде. Головастик и святые

– Правда, что ли? Ты писал на электрическом стуле?

– Да нет, шучу. Кто бы меня взял на такую работу. Знаешь, какая там очередь желающих. Электрошок я получил в других обстоятельствах…

Она сказала:

– Помоем посуду?

Над раковиной висел плакат “Чистая чашка – шаг к просветлению”.

– А потом в нирвану?

– Потом можем прогуляться на Луковку.

Луковкой называется гора, под которой лежит Аскат.

Оттирая с тарелок бараний жир, я смотрел на длинные пальцы рыжей и думал о том, что плов, наверное, самый значительный вклад исламской цивилизации в мировую культуру. Не считая 11 сентября. Когда мы закончили и вытерли руки одним полотенцем, она сказала, что надо взять с собой спальник, камни по ночам холодные, жди меня за воротами, убежала в БЦ и через пару минут вернулась с фонариком на лбу, рассекая темноту ярким прозрачным лучом.

Мы отправились гулять по деревне, мимо усадьбы художников Голованей, мимо храма Матери Кали, мимо мастерской покойного скульптора Басаргина, который вырубал из берёзовых пней славянские лица, мимо арт-сарая с черепом яка на воротах.

Когда рогатое внезапно появилось в круге света, моя спутница воскликнула “Fuck!” и прижалась ко мне всеми своими татуировками, как бы испуганная. Не поцеловать её было очень трудно, только святой отшельник мог бы удержаться; сам удивляюсь, как у меня получилось. Рассмеявшись, она сказала:

– Пойдём купаться в ванночку?

– И послушаем сирен?

– Воздушной тревоги здесь не бывает.

– Я имел виду…

Она прикрыла мне рот ладонью.

– Я поняла – ты всё знаешь.

– А вот и нет. Я не знаю, как тебя зовут.

Она капризно оттопырила верхнюю губу.

– Fuck. Каждый раз эта заморочка. Сказать правду?

– Как хочешь.

– Могу назваться Катей. Но на самом деле я – Карма.

– Ого!

– Ну да. В БЦ тоже все ржут.

Девочку назвали Кармой в честь покойной бабушки, самой красивой комсомолки города Баку, делегата X съезда ВЛКСМ (апрель 1936 года), на котором бабушка встретила свою любовь – делегата из Симферополя в модном костюме, который он лично спроектировал и построил. Юноша был жгучий караим из семьи портных, но как раз во время съезда сменил профессию. Его взяли в НКВД, и он так наловчился шить дела для врагов народа, что вскоре стал любимым следователем Берии. Под коньячок Лаврентий Павлович любил наблюдать за работой своего подчинённого – как он выдавливает глаза троцкистам или делает отбивную из режиссёра Мейерхольда. Семья была не в курсе этих ужасных подробностей, пока дедушку самого не поставили к стенке, принеся в жертву на алтарь XX съезда КПСС.

При таких обстоятельствах не удивительно, что папа Кармы стал оголтелым диссидентом. Он долго нарывался на неприятности, и в конце концов сел на три года за смелую шутку в самолёте Москва – Одесса, где остановил пилота, вышедшего из кабины размять ноги, и с улыбкой сказал ему: “Я вижу, вы тоже еврей… Полетели в Израиль?”

Советская власть мало того, что без чувства юмора, так ещё постоянно кошмарила папу антисемитизмом. Назло режиму он всегда болел за сборную Чехословакии во время чемпионатов мира по хоккею, читал на ночь Оруэлла и мечтал о самосожжении на Красной площади. Его жизнь была страшной, как атомная война, и безнадёжной, как очередь в ОВИРе. Кто бы мог подумать в 1984 году, что тяжёлый советский кошмар внезапно закончится водевилем, что с Юга придёт Мешиах Горбачёв со своей Перестройкой, и железный занавес попилят на металлолом…

С маленькой Кармой на руках семья перебралась в лучший мир – на оккупированные территории Западного берега реки Иордан. Там, конечно, тоже не всё было цимес мит компот. Папу жутко выбешивало, когда его называли “русским” – как понаехавшего из бывшего СССР. Ему это было противно, он чувствовал себя словно Грегор Замза, проснувшийся тараканом.

– Почему же ты так хорошо говоришь по-русски?

– Это моя другая бабушка – Соня. Она была литературной училкой, и мы каждый день читали русских классиков.

– Папа не возражал?

– Что такое папа против бабушки Сони?

За пределами книжек была тоска. Детство в унылом кибуце, утренняя дойка тучных коров под кошерную музыку, школа с учителями в чёрных шляпах, жёлтая пустыня, откуда иногда прилетали ебучие арабские ракеты. Воздушная тревога была единственным развлечением, в тесноте бомбоубежища подросткам удавалось нащупать много нового.

На своё шестнадцатилетие девочка сделала себе подарок – слиняла в Иерусалим, где повстречала Костю, путешествующего учителя из далёкого сказочного Кемерово. Он ласково научил её медитировать на радужный свет, и она моментально врубилась в Алмазный путь – эту чудесную возможность вечно трахаться с бодхисатвами.

Тогда она сделала свою первую татуировку на животе – весёлого тигрёнка, играющего под водопадом. Тигрёнок появлялся каждый раз, когда она ложилась в постель с учителем. Мощной лапой он разбивал голубую упругую стену воды, в которую она превращалась во время секса. Её первый оргазм был похож на ограбление ювелирного магазина – стон сигнализации, разбитая витрина и преступный блеск бриллиантов чистой воды. Падая с когтей тигрёнка, они повисали в воздухе отражениями её прошлых жизней. Карма умирала тысячу раз и опять появлялась на свет в какой-нибудь вселенной, для которой её рождение ничего не значило. Татуха стоила бешеных шекелей – как настоящее произведение искусства. Это было у Красного моря, в Эйлате, где многие делают татуировки просто от счастья, которое никогда не повторяется.

Но Карма по глупости захотела остановить мгновение и увязалась за Костей в Россию. Папа бесился и горевал, когда она сообщила ему об отъезде, он запугивал дочь рассказами о стране грязных туалетов без горячей воды, где двери не закрываются, потому что КГБ в любой момент может войти куда угодно. Папа говорил, что Россия – это страна стукачей и трусов, где все предают друг друга, родители отказываются от детей, дети ненавидят родителей, и никто не говорит правды, потому что за неё убивают. Русская женщина, кричал папа, – это несчастная наложница вечно пьяного хама.

Карма не верила в эти страшилки. Но действительность оказалась ещё хуже. Бодхисатва из Кемерово был женат, имел детей, и не собирался с ней жить. Узнав такую новость, она чуть не сгорела от стыда и гнева, начала курить по две пачки в день, дымила сигаретами, как труба крематория, и медитировала на огонь. В местном салоне ей сделали татуировку между грудей – два хохочущих скелета раздвигают ноги. Картинка оказалась пророческой. Летом Карма поехала в Калугу, на тренинг перерождения, и встретила Машу, которая затащила её в свой мир несколькими поцелуями. Ночью они купались в реке, Маша сказала: умри, не бойся, толкнула Карму под воду и сделала своей собственностью, подстилкой и покрывалом. Они поселились на Васильевском острове, в коммуналке, похожей на лабиринт; Маша приходила с работы, брала Карму за руку и не отпускала всю ночь; однажды на рассвете они выбежали на набережную Лейтенанта Шмидта потанцевать и так расколбасились, что скинули одежду. Какой-то случайный припозднившийся иностранец восторженно фотографировал их пляски, и объектив у него становился всё длиннее; под конец они с хохотом иностранца трахнули, отобрали камеру и бросили в Неву. А вскоре у Маши был день рождения, и Карма пошла в салон набивать на лобке любящие глаза – в подарок любовнице, но так вышло, что сама внезапно влюбилась в татуировщика, очень высокого, выше двух метров, молодого красавца с длинными тонкими пальцами, который во время работы склонялся над ней, словно гинеколог. Он был такой худой, что Карма, предвкушая, как будет с ним обниматься, представляла себя пандой, залезающей на бамбук. Но вот незадача, маленькое препятствие: этот Миша (бамбук-гинеколог) встречался с мальчиками. Нежные питерские геи, озабоченные классовой борьбой. Собираясь вместе, они бесконечно трындели о социализме и левом движении. Карма не понимала ни слова. Пришлось читать “Капитал”, смотреть фильмы Годара и продавать марксистские газеты у Казанского собора. От Маши она ушла; та устраивала дикие сцены. Но для неё, если что-то закончилось, то его больше нет, никаких камбэков. Только вперёд. Правда, Миша оставался к ней нежно-прохладен, часами говорил про май 1968 года и общество спектакля, прячась в чужом прошлом, как под водой. И тогда она придумала новую картинку на коже – окей, не сама придумала: была в кино, смотрела американскую “Девушку с татуировкой дракона”, одна, Миша отрицал “голливудскую пропаганду”, – и, глядя на экран, поняла, что ей срочно нужен дракон на спине, обвивающий хвостом шею и ныряющий вдоль позвоночника за жемчужиной на заднице. Вернувшись из кино, она попросила Мишу набить дракона. Он вдохновился этой идеей, и, когда дошёл до жемчужины, у них всё получилось. В тот раз ограбление ювелирного было таким реалистичным, что настоящая полиция явилась узнать: почему девушка кричит в татуировочном салоне? Однако это странное счастье продолжалось недолго. Миша часто хандрил из-за грехопадения в буржуазную гетеросексуальность – и через месяц надоел Карме. Она уехала в Москву, настоящий Вавилон секса: каждый следующий круче прежнего, бесконечная лестница в небо. Вот она, на левой ноге, идёт от подъёма ступни до бедра…