Александр Снегирёв - Плохая жена хорошего мужа

Я иду по тротуарам, пересекаю улицы по пешеходным переходам. Я подхожу к дому, подхожу к подъезду, прикладываю магнитный ключ к домофону, вхожу в подъезд, поднимаюсь по ступеням к лифту, вызываю лифт, жду лифт, вхожу в лифт, нажимаю кнопку своего этажа, жду, когда двери лифта закроются, жду, когда лифт поднимется на мой этаж, выхожу из лифта.

Я сразу понимаю, что квартира изменилась – в ней нет ни одного привычного предмета, повсюду монументальные изваяния. Книжный шкаф, письменный стол, разложенный диван с откинутым одеялом, занавеси на окнах – всё превратилось в памятники самим себе. Мраморная куртка висит на мраморной вешалке, мраморная крышка мраморного ноута откинута, мраморная крышка мраморного унитаза захлопнута. Особенно скульптору удался холодильник Stinol и смеситель Kaizer , а проработка висящих на крючках штопора, половника и ёршика для мытья бутылок, банок, ваз и всего, где не достанет рука, проработка восхищает. Повсюду царит совершенство, мягкие переливы света и холодный камень.

Зачем я приехал… Ну, конечно. Я хочу яблоко. Позавчера я купил яблоки, называются «Сезонные».

Я подхожу к мраморному холодильнику, протягиваю руку к мраморной дверце и вижу, что рука тоже мраморная.

И рука, и всё остальное.

Я застываю – зачем мне яблоки, если я весь из камня.

Хотела бы умереть, умерла, но не в окно же прыгать. Только отобьёшь себе всё и никаких гарантий, могут ведь и спасти, ползай потом инвалидом.

Резала себя, но не насмерть. А что? Попробуйте, нанесите урон себе любимому. Такое не каждому дано. И вообще, резать насмерть как-то истерично, а понемногу прикольно – разрезаешь и смотришь, как течёт, любуешься. Я тоже себя резал.

Мы познакомились на концерте. В нулевые было много концертов. Сейчас, наверное, тоже много, просто, если сказать ей сейчас про концерт, она рассмеётся, как если бы первоклассник предложил ей выйти за него замуж.

В тот день выступала её группа. Ударник, басист, она солистка. Не то что бы она как-то особенно пела, просто в нулевые было много концертов. Короче, у группы на сцене саундчек, а мы с ней столкнулись в коридоре. Встретились глазами, что называется. В темноте и сигаретном дыму. Тогда ещё можно было курить внутри. Я был похож на Кобейна и Христа одновременно. Особенно в тёмном коридоре. Безопасная, располагающая внешность.

У неё саундчек, а мы целуемся. Вспышка страсти. У меня кровь потекла из левой ноздри. Движение внутри и сразу снаружи, на верхней губе. На моей губе и на её. Первый поцелуй и сразу такое. В то утро я ширнулся.

Когда её отец спросил, чем я занимаюсь, она ответила, музыкой. Отец хорош, десять лет до неё не было дела, а теперь – «чем он занимается?». То есть я. Она, кстати, сама не знала, чем я занимаюсь. Точнее, знала, что ничем.

Я умел интересно говорить. Не рассказывать истории, а именно говорить. Рассуждать. Сейчас, конечно, всё воспринимается иначе. Пересматривая сейчас съёмки наших тогдашних разговоров, она считает, что я говорил глупости. Не прямо уж глупости-глупости, но немного околесицу. Зато с апломбом. По кадрам видно, что все её подруги и она сама, короче, все девушки слушали меня увлечённо.

Она очень быстро начала меня снимать. Тогда все занимались всем, любой новый девайс порождал толпы юзеров, фотоаппараты, способные делать видео, выявили кучу операторов, режиссёров и фотографов. Она пока не знала, кто она, оператор, режиссёр или фотограф, и начала меня снимать, потому что давно хотела снимать, но не знала что. А встретив меня, поняла, что снимать надо то, что ей нравится больше всего.

Я не только увлекательно говорил, но и эффектно употреблял. Любой процесс в руках опытного мастера завораживает, а я не просто употреблял, я старался делать это с выдумкой, артистично. Кобейн тире Христос нагревает полную чайную ложку на зажигалке, Кобейн тире Христос затягивает жгут, Кобейн тире Христос набирает шприц.

Она не призывала завязать. Она и сама баловалась, разве что внутривенных избегала. Так и я не злоупотреблял. Употреблял, но не злоупотреблял. Часто вообще ради неё, ради красивого кадра. Иногда в качестве антидепрессанта. Ну а что? Полгода зима, витамина Д нет, социальные лифты не едут, могу я позволить себе расслабиться? Раз в декаду-то можно? Раз в декаду инъекция, а в остальное время таблетки, порошки, летучие запахи, крепкие напитки.

Она снимала меня ежечасно, особого труда не требовалось, мы съехались. Она боялась за меня, вдруг однажды я не проснусь? Поэтому снимала безостановочно. Пока снимает, я живу. Ну и про запас тоже снимала. Отец снял ей квартиру – как у меня смешно повторяется слово «снимать». Короче, отец снял квартиру и сказал, что дети его интересуют, когда выросли, потому что с выросшими детьми можно поговорить. Пусть она не обижается, что он оставил их с матерью, просто с ней ещё нельзя было ни о чём поговорить, а с её матерью говорить было уже не о чем. А теперь вот, двушка с ремонтом, кухня и гостиная на набережную, спальня во двор. Отец передал ключи, сказал, что оплату берёт на себя и уехал – дела.

Перебрались к ней, я немного волновался из-за появившегося социального неравенства, употреблял чаще и толкал длинные прогоны. Она снимала. Отец спросил, сколько «музыкант» (в смысле, я) зарабатываю, и выделил ей ежемесячное содержание. У неё была уважительная причина – она не работала, потому что поступила в киношколу на документалистику. На первом занятии обсуждали нравственную дилемму: если видишь утопающего, что делать – снимать, как он тонет, или бросать камеру и спешить на помощь?

Умереть ей хотелось уже не так регулярно, появился смысл жизни: во-первых, я, Кобейн тире Христос, во-вторых, кино, учёба, творчество. Мы подолгу говорили, я выслушивал её жалобы на отца: отец оставил, отец не заступался, отец не звонил месяцами, пока мать надоедала нытьём. Я говорил, что у неё талант, что она нашла себя, теперь только пусть снимает, жизнь – самый интересный сюжет, а я подыграю, давай только сходим, отыщем закладку, заодно подснимешь, как я по району шарюсь.

На каникулах отец со своей новой женой и двойней мелких улетел на Варадеро и оставил ей ключ от своего дома. Позвали друзей, устроили двухнедельную вечеринку. Я нырял в бассейн, она снимала. Было жарко, объектив запотевал, ничего не разглядишь, только марево, вопли и смутные очертания худого тела в мокрых облипающих семейных трусах. Розовая кожа, белые волоски, шишки на локтевых сгибах. Хочешь потрогать? На, потрогай.

Отец вернулся раньше оговорённой даты. Или она сама перепутала. Хз. На полу непонятные гости, засохшая рвота, шприцы. Молодая жена истерит, близнецы ревут, жёсткая побудка, шатающиеся тени, изъятие ключей от двушки на набережной, переехали ко мне.