Виталий Еремин - Фунт лиха. Хроника отношений

Я сказал, что протекция в армии – дело обычное.

– Но и неприятие протекции у нас тоже развито, – возразил Чешков. – Но пойдем дальше. Итак, выпускник училища Терехов. Рост – сто семьдесят, вес – шестьдесят девять. Во время распределения попросился в морскую пехоту. Ему, видите ли, очень нравилась черная форма. И никто не посмел ему отказать. Виктор Терехов не подумал, что он, такой дохлый, занял место физически развитого выпускника того же училища. Понимаете, его ж нельзя брать ни на одно серьезное дело. Он не выдержит нагрузок, рассчитанных на офицеров с другими физическими данными.

– А разминирование как будем расценивать? – спросил я.

Пешков огрел меня тяжелым взглядом, достал бутылку, плеснул себе в стакан, выпил.

– Как армейские будни. А вы хотите, чтобы я это подвигом назвал? Ладно, пусть будет подвиг. Но я и не утверждаю, что Виктор Терехов плохой человек. Я хочу только сказать, что у него есть качества, с которыми ему трудно служить. Вот он и решил уйти на гражданку. Но так решил уйти, чтобы мы у него квартиру не отобрали. Это ведь получится, что мы ему мстим, преследуем за изменившиеся политические убеждения.

– А может быть, он просто разочаровался в армии? Самодурство, оскорбления, грубости…

Пешков пожал широкими плечами.

– Этого добра у нас хватает. Чего вы хотите? Грубая мужская среда. На «будьте любезны» тут результата не получишь. Но при чем тут партия? Что партия сделала плохого лично Виктору Терехову? Он тут сидел передо мной. И я его спрашивал: ради чего ты выходишь из партии, на что хочешь променять армию? Какие в твоем мозгу зародились планы? В политику решил податься? В депутаты? Или подрывником к браткам? Взрывные устройства будешь им собирать? А может, ремонтировать сельхозтехнику? Но спецовка не для твоего представления о самом себе.

Пешкову звонили, в дверь заглядывал адъютант. Некогда ему было вести со мной этот разговор. Он закончил тем, что его особенно пекло.

– Вы наверняка знаете, какая в армии напряженка с квартирами. И вот теперь на место вашего брата придет другой офицер, наверняка с женой и детьми, но жить будет в общаге, потому как квартиру заберет и продаст беспартийный майор Терехов.

– По-вашему, было бы справедливей, если бы он сдал вам квартиру и уехал с тремя детьми в неизвестность? – сказал я.

– Справедливей было выбрать себе профессию по способностям и идти по жизни правильно. Не хитрить, не выгадывать! – ответил Чешков.

Брат по своему обыкновению вкушал. Ел медленно и долго. Жена и дети уже поужинали и легли спать, а он все вкушал. Я не сразу рассказал ему о своем визите к командиру бригады. Знал, что Виктор психанет. Так и случилось.

– Я взрослый человек, не надо меня опекать. Думаешь, если старший, то все можно?

На спинке стула висел черный мундир с майорской звездой. Эх, Витя, думал я, это ты для своих матросов майор, а для меня все тот же молокосос, из-под которого я когда-то выносил горшки.

– Ладно, не лезь в бутылку, плесни еще.

Виктор наполнил рюмки. Рука его подрагивала. Надо ж, как разнервничался.

– Давай о главном, – предложил я, когда выпили. – Что за финт с выходом из партии, можешь объяснить?

– Могу, – сказал с усмешкой брат, – но не хочу? Тебе что, за партию обидно?

– Чем детей будешь кормить?

Виктор прожевал котлету и сказал с кривой усмешкой:

– Не пропаду.

– С твоим самолюбием? Без мундира будешь, как с содранной кожей.

Виктор стряхнул пепел сигареты в тарелку:

– Я не понял, ты зачем приехал? У тебя какая задача? Помочь мне? Но я тебя не просил.

– Не хочешь дальше служить, потому что над тобой Чешков стоит или в принципе? – терпеливо спросил я.

– Зарплата уже не та, смысла нет служить.

– Тогда при чем тут партия?

– Далась тебе эта партия! – вскипел Виктор. – Почему тебе за партию больше обидно, чем за брата?

Наверное, мне обидно не столько за тебя, сколько за себя, подумал я. Я не вступал в партию по убеждениям, а ты вступил, потому что убеждений не имел. Все твои убеждения были – безбедно жить. Я, не вступая в партию, немало терял, а ты что-то имел. Раньше не вступать в партию был риск. А для тех, кто сейчас выходит, – хитрость.

Оставалось спросить Виктора про переезд родителей. Чего в этой затее больше: страхов отца перед казахскими русофобами или обещания поддержки с его стороны? На закате жизни родителям, естественно, потребуется забота и уход. А помогать проще, когда живешь рядом. Так что Витя все правильно рассудил. Он будет жить в Коломне по соседству с родителями. И, как младший, по народной традиции будет заботиться о них. Все правильно. А вот как эта затея осуществится практически? Тут у меня были сомнения.

Надя читала Эриха Фромма. Хотя и без советов специалиста должна была чувствовать, что я у нее на крючке. Уж она-то знала: кто подержал ее шелковое тело, тот уже не сорвется.

В номер вошла Золушка. Уселась в кресло, закурила и сказала, что я не приеду.

– Не кури здесь, пожалуйста, – попросила Надя.

Золушка выдвинулась в лоджию и пропела там густым баском:

– Опустела без тебя земля. Если сможешь, прилетай скорей.

В это время я тоже вышел в лоджию.

– Оппаньки! Надюша, прилетел твой сокол, – оповестила Золушка.

Надя взяла у нее сигарету и сделала жадную затяжку.

…Мы не спустились к завтраку. Утром я сходил в магазин, накупил фруктов, для себя – грецких орехов, сметаны и сырых яиц. Теперь можно было пропустить и обед.

– Ты меня замотал, – со счастливым смехом пожаловалась Надя.

В таких случаях надо отвечать комплиментом.

– Дело не столько во мне, сколько в тебе. Сколько у тебя не было мужчины? – Это прозвучало у меня не очень обидно. – Месяц?

Надя насторожилась.

– По-твоему месяц – это много?

– Три месяца?

Надя покачала головой.

– Полгода? – удивился я. – Не верю!

Мы натянуто рассмеялись. Я разглядывал каждую деталь. Серые глаза на редкость выразительны. Крашеные каштановые волосы выглядят естественно. Только непонятно, какого цвета они от рождения. На шее ни одной морщины. Курит много, но зубы безукоризненно белы. Жевательная резинка, которую она не вынимает изо рта, наверняка отбеливающая.

Ноги не слишком длинные и не слишком короткие. Гибкая тонкая талия нерожавшей женщины. Откуда мне было знать, что у Нади двенадцатилетняя дочь? Заблуждался я и насчет возраста, считая, что Наде не больше тридцати. На самом деле ей было тридцать четыре.

– Ты хочешь что-то понять или просто любуешься? – спросила она, отслеживая мои наблюдения.

– Любуясь, хочу понять. Обычный процесс.

– Ты производишь впечатление изголодавшегося бабника.

– Так и есть, только я не бабник.

– Хорошо, что не считаешь это комплиментом. Но ты бабник. Только не надейся, что вскружишь мне голову. Со мной у тебя этот номер не пройдет.