Виталий Еремин - Фунт лиха. Хроника отношений

– Как съездили? Удачно? – спрашивает Лора.

Бывая у нас почти ежедневно, Лора и без того знает многие детали моей жизни. Но на этот раз вопрос прозвучал как-то уж слишком по-домашнему. Вместо ответа издаю что-то вроде сдержанного рыка. Я все-таки по гороскопу Лев.

– Понятно, – сочувственно вздыхает Лора. – Опять что-нибудь кровавое. А вы отдохните, смените тему. Напишите о чем-нибудь добром, светлом.

Я бы рад, но, боюсь, не получится. Редактор хочет удержать падающий тираж. Поэтому требует «гвоздей». А «гвоздь» сегодня – это прежде всего пороки и вопиющая несправедливость.

– Знаешь, Лора, почему актеры любят играть злодеев? В них больше правды жизни. Они больше похожи на зрителя. А зрителю интересно смотреть хотя бы отчасти про себя. Примерно то же и в журналистике.

– У вас, наверное, было непростое детство.

– С чего ты взяла? – деланно удивляюсь я.

– У меня тоже чего только не было, – говорит Лора. – Значит, больше шансов чего-то добиться. Я хочу так же верить в себя, как наверняка верили вы.

Я сказал, что в настоящее время больше всего верю в хороший гонорар. Лора поникла. Ей не понравилось, что я избегаю разговора всерьез. Мне самому не понравилось. Ну вот зачем я так? Всем в семье плевать на мою работу. А Лоре она интересна. Это ценить надо.

– Я закончила учебу, работу теперь ищу, Юрий Леонтьевич.

Наконец-то все встало на свои места. Но что я могу сделать для выпускницы филфака? Могу узнать, есть ли вакансия в отделе писем.

– Узнайте, – просит Лора. И добавляет как бы между прочим: – Завтра пятница. Женя сказала, вы в Пахру едете. Давайте на этот раз возьмем меня?

Самое удачное время для просьбы – когда трудно отказать.

– За такую кашу – возьмем.

Возле редакции, у входа в метро «Пушкинская», стоит аккуратная старушка. В руках плакат: «Не мешайте нам любить Сталина. Ведь мы не мешаем вам ненавидеть его». Со старушкой и ее возрастными сторонниками вяло переругиваются молодые граждане либеральных взглядов. Ну как можно пройти мимо? Короче, на планерку я опаздываю на полчаса.

Завидев меня в дверях, редактор Сыромский (прозвище Сыр) восклицает:

– А вот и наш высокомерный Терехов. Хотя, возможно, я ошибаюсь, просто у него такое выражение лица.

Сажусь рядом с коллегой прекрасного пола. Коллега шепчет в ухо, сочувствует словами из Шекспира:

– Бедный Июрик!

Вообще-то, вернувшимся из командировки полагается скидка. Но к чему оправдания, если у шефа привычка высмеивать тех, к кому он хорошо относится? Высокомерие мое в том, что я избегаю планерок. А как не избегать? На планерках мы обсуждаем материалы друг друга. А значит, постоянно лицемерим. Скажешь плохо – наживешь врага. Скажешь хорошо – результат тот же: подумают, что это скрытая насмешка. Как и во всех других творческих профессиях, в журналистике правит зависть и несоответствие. Будь на то моя воля, я бы отменил планерки, как макароны. Тоже больше вреда, чем пользы. Оценки должны давать только редактор и ответственный секретарь. А пишущие – только писать.

Появляюсь я в самый интересный момент. Коллеги как раз обсуждают, что не так в моих последних очерках. Некоторым, к примеру, не нравится, что я даю высказаться преступникам. Что они, злодеи, думают о себе и своих деяниях. А на мой взгляд, это гораздо профессиональней, чем цитировать ментов. Что они думают о преступниках.

Сыр велит мне зайти к нему после планерки.

Он пробегает глазами «Смертную чашу» по диагонали и швыряет рукопись на стол.

– Этот потерпевший, видно, не читал библию. Там ясно сказано: «Отцы, не раздражайте чад ваших». Ну что? Написано в спешке, без особого стиля. Хотя… чем больше стиля, тем меньше мысли. Но вы ведь не донесли до читателя, о чем эта ваша «Смертная чаша». Это ж натуральная война в семье. Подобные войны охватывают народ. Заменяют гражданскую войну, на которую мы, совки, уже не способны.

Я молчу. Если шеф высказывает свое мнение, это вовсе не значит, что он хочет диалога.

– Повышенного гонорара не заслуживаете, но оперативность исполнения отметим.

Это для Сыра повод. Он нажимает на кнопку. Секретарша Нюра вносит поднос с двумя рюмочками водки и двумя дольками соленого огурца. Сыр хитро посматривает на меня из-под кустистых, давно не стриженных бровей.

– Премия поэта Андрея Белого. Правда, у него был полный стакан водки, целый огурец и царский рубль.

Выпиваем, хрустим огурчиком.

– Переставьте акценты в очерке, – советует Сыр. (Я согласно киваю.) – Получите двойной гонорар.

Лезет в сейф, достает ваучеры.

– Разбираетесь в этом? Одни советчики говорят, что не стоит торопиться с продажей. Другие пугают, что можно упустить момент.

Сыру далеко за шестьдесят, но он похож в эту минуту на подростка, который не знает, как жить. А я знаю? У меня тоже лежат пять ваучеров, и я тоже не знаю, что с ними делать. Сыр закуривает «Мальборо», встает из-за стола, подходит на крепких ногах к окну, поправляет тяжелые гардины.

– Завтра у меня встреча с покупателями в Пахре. Не хотите поприсутствовать?

Я сказал, что как раз собираюсь туда.

– Мы должны потребовать гарантии, что нашу уважаемую газету не превратят в бордель.

Сыр в советское время редактировал «Литературку», считавшуюся лучшей в стране. Тогда он не позволял писать о том, что думают о себе преступники. И много чего еще не позволял. Боялся, что партия прикроет газету. Сегодня он боится, что ее купят новые русские и превратят в желтый листок.

– Все равно обманут, Виталий Андреевич. Какой-то гарантией может быть только ультиматум. Если вас снимают, лучшие перья уходят вместе с вами.

– A вы что же? В самом деле уйдете, если меня турнут? В наше время остаться без работы – это, знаете ли…

Молчу. В грудь себя бить, что ли?

– Тираж падает. Вместо восьмисот тысяч уже семьсот, – переживает Сыр. – «Гвозди» нужны, Юрий. Может, в Питер смотаетесь? Там фашисты головы поднимают.

Самые вредные для журналистики люди – редакторы. Они же самые полезные, когда падает тираж. Когда нельзя мешать.

– Отделаете фашиков, переведу вас на постоянный двойной гонорар, – стимулирует меня Сыр.

Уж он-то знает, что в молодости пером водит страсть и зуд, а в моем возрасте – хорошие деньги.

Поздний вечер. Еду домой в метро. Как жаль, что от «Пушкинской» до «Площади Ильича» всего минут пятнадцать езды. Подходя к дому, смотрю на окна. Света нет. Но это же, как бы сказала Даша, чудненько. Вхожу в вонючий подъезд. Стелла в неизменном халатике нараспашку спускается сверху и как бы нечаянно застает меня у квартиры. По мутным глазам и заплетающемуся языку видно – опрокинула не одну рюмашку.

– Юрий Леонтьевич, вы меня сегодня разочаровали. Как дворник, вы обязаны следить за порядком на вверенной вам территории.