Виталий Еремин - Фунт лиха. Хроника отношений

Я соврал, что понятия не имею.

Лора сказала громко, обращаясь к Жене.

– Где-то я слышала, что женщинам ходить в ресторан без мужчин неприлично.

Золушка с грацией торпедного катера подошла к нашему столику с сигаретой в руке. Гриша с готовностью подставил зажигалку. Золушка прикурила, склонилась к Лоре и сказала своим прокуренным голосом:

– Детка! Когда ты будешь зарабатывать столько денег, сколько зарабатываем мы, тебе не нужны будут сопровождающие. Ты придешь в кабак, закажешь все, что душа пожелает, и еще выберешь себе кого-нибудь. Андэстэнд?

– Андэстэнд, – с вызовом ответила Лора. – Ну и как? Выбрали?

Золушка приняла вызов:

– Не сомневайся, выбрали.

Мы, мужики за столом, со снисходительным смехом в глазах выслушали эту перепалку.

– Однако мне пора, – сказал Сыр, поднимаясь из-за стола. – Где бумаги?

– Какие бумаги? – Сережа тоже встал. – Знаете, Виталий Андреевич, что написано над входом в лондонскую биржу? «Мое слово – мое обязательство».

– То есть договариваемся устно? – с удивлением переспросил Сыр.

– Именно так, – важно кивнул Сережа.

Сыр впился в него начальственным оком:

– Слушай, а ведь я даже фамилии твоей не знаю.

– Я Фунтиков, – покачиваясь, назвался Сережа.

Сыр тут же сострил. Сказал мне, что этот жук станет Фунтиковым нашего лиха.

Дождавшись, когда Денис мерно засопит, я вышел из номера. Решил прогуляться, посмотреть на ночную Пахру. Конечно, рассчитывал встретить Надю. Фонари отражались в черной воде. Медленным течением несло кленовые листья. На скамьях сидели отдыхающие. Тоже любовались вечерней картиной. Прошел до конца аллеи – Нади нет. Хотя… на скамейке у самой воды знакомый силуэт. Подхожу, сажусь рядом.

– Почему пропускаете уроки? – тоном училки спрашивает Надя.

– Накажите меня, Надежда Семеновна. Оставьте на второй год.

– Боюсь, второгодничество вам понравится, – игриво отвечает Надя.

– Предлагаю не тянуть с этим. А куда вы девали Кешу? Иннокентия Викентьевича?

– Надо же, какой слух! – удивилась Надя. – Кеша в заслуженной отставке.

Мне стало обидно за Кешу. Я почему-то подумал, что он старше меня. К тому же я тут же поставил себя на его место, ее бывшего мужчины. И мне стало жаль его и себя заодно. Конечно, Надя пребывала в волнении и потому сказала глупость. Но зато искренне. А чтобы не сказала сейчас что-то еще, ей помешали мои дети. Не просто же так они здесь оказались.

Она вдруг насторожилась. Сказала, показывая на кусты.

– Там кто-то есть.

Точно. Слышался сдавленный смех и шорох. Надя испуганно поднялась. Я заглянул за куст. Денис! Вот паршивец! Сделал вид, что уснул, а сам бросился шпионить. Давится от смеха. Но он не один. Рядом в кустах кто-то еще.

Надя быстро уходила к корпусу. Ее гибкий силуэт в свете фонарей трепетал от негодования. Женя перестала прятаться и вышла из кустов.

– Папка, мы не дадим тебе пасть в наших глазах.

Слава богу у меня хватило ума рассмеяться. Но это был нервный смех.

Я замечаю отсутствие Лоры. Женя объясняет.

– Она в баре с Сережей. Он может устроить ее в редакцию.

Лора подходит к нам с бокалом в руке, когда мы появляемся в баре. Зачем-то говорит:

– Когда нет любви, нужно просто пользоваться. К тому же я хохлушка. Знаете, какой раньше был обычай у хохлушек? Они сами предлагали себя в жены. Ха-ха! Инициативная я!

Лора перебрала. Женя потянула ее в номер. Лора заплетающимся языком говорила, покачиваясь на нетвердых ногах.

– Мне плевать, что обо мне подумают. Люди всегда найдут, за что осудить. Тогда они сами себе лучше кажутся. Козлы!

В последнее время я стал замечать, как жена ест.

Коронку поставили неудачно. И теперь зуб постукивает, когда Вера жует. Тук-тук, тук-тук. Застрелиться! Но к стуку добавилась новая привычка. Нервничая, Вера мелко режет еду, а потом сгребает ее в кучку посреди тарелки и отправляет в рот быстрыми движениями вилки.

Почему никак не получается любви на всю жизнь?

Последний раз Вера навестила меня ночью примерно полгода назад. Потом мы больше не прибегали к постели как способу примирения. От этого жена дергалась еще больше. Неблагородно себя веду, думал я. Надо найти в себе силы. Хотя едва ли получится. От благородства не стоит.

– Как съездилось? Как отдохнулось? – спрашивает Вера, постукивая зубом.

– Нормально, – отвечаю, стараясь поскорее доесть яичницу.

– Не торопись, – говорит Вера, бросив взгляд на часы, – у тебя еще двадцать минут. Сколько раз тебе говорить? У Дениски слабое горло, ему нельзя дышать холодным воздухом. Только оправился после ангины, и вот снова. Совсем отстанет от школы.

– Разве у него температура? – спрашиваю.

– Пока нет, но к вечеру поднимется.

– Вот когда поднимется, тогда и освободишь его от уроков. А пока пусть идет в школу.

– Нет, он будет сидеть дома.

Голос у Веры спокойный и твердый. Попробуй возразить.

– Слушай, что у тебя с головой? Ты зачем познакомил девчонок с какими-то стариками?

Морщусь, как от зубной боли.

– Слушай, что за тон? Что ты себе позволяешь?

– Это ты себе позволяешь! – Вера переходит на крик.

Я смотрю на нее. Неужели это та изящная девочка с добрыми глазками и постоянной благожелательной полуулыбкой на тихом лице, какой была двадцать два года назад? Сегодня в ней килограммов девяносто. И ростом она почти сравнялась со мной. А когда женщина одного роста с ее мужчиной, то она кажется выше. Благодаря Вере я узнал, что люди иногда растут до двадцати с лишним лет. Говорят, женщине важно, как она выглядит рядом с мужчиной. А мужчине разве не важно?

Я перестаю есть.

– Что с тобой? – насмешливо спрашивает Вера. – У тебя пропал аппетит? А я, как видишь, трескаю, аж за ушами трещит. А почему ты не предлагаешь мне съездить в Пахру?

Я смотрю на часы. Надо садиться за работу. Ну почему подобные разговоры она затевает, когда мне некогда?

– А ты не мог бы вспомнить, когда мы последний раз ходили вместе в театр или в кино? – митингуют Вера. – Может, ты меня стыдишься? А знаешь, отчего я толстею? У человека на нервной почве развивается пищевая психопатия. А еще на нервной почве нарушается обмен веществ, отчего человек опять-таки толстеет.

Я согласился, что работа у нее нервная. Вера несколько секунд оторопело смотрит на меня. И говорит со слезой в голосе:

– Да, у меня вредная, нервная работа. Но еще вредней моя семейная жизнь!

– Чем именно? – спрашиваю, чего греха таить, издевательски спокойно. – Твой муж пьет? Гуляет? Дерется? Не участвует в воспитании детей?

– Гораздо хуже, – все так же со слезой отвечает Вера. – Он меня не любит. Я устала от тебя, Терехов. Устала от твоего безразличия.

Теперь она должна бы заплакать. Но она продолжает есть, постукивая коронкой. Я осторожно приподнимаюсь, чтобы смыться в свою одиночную камеру (то бишь кабинет). Но Вера начеку.