Елена Касаткина - Непрощённое воскресенье

– Да ну тебя, – отмахнулась Женька от безрадостной картины своей будущей семейной жизни. – Не будет он никуда бегать, уж я об этом позабочусь.

***

– Ладно, Женя, давай знакомиться, – Василий Евстафьевич дружелюбно улыбнулся будущей невестке. – Семья у нас большая, так что запоминай: я – отец твоего будущего мужа, то бишь свекор тебе, – улыбка ещё шире расплылась по лицу мужчины, от чего Жене стало спокойней и легче дышать. – Звать меня Василием Евстафьевичем. Вот это… – обхватил Любу за плечи, – жена моя, мать Толика, твоя, стало быть, свекровь, – Люба недовольно сбросила руку мужа с плеча. – Любовь Филипповна. Женщина героическая. Одна детей подняла, одна дом вела, я ведь на работе, в разъездах всё время, всё хозяйство на ней. – Чмокнул жену в щёку. – Ты не смотри, что она к тебе пока неприветлива, она очень хорошая хозяйка и мать, может многому научить. – Люба презрительно поджала губы. – С Юрой вы, наверное, уже успели познакомиться. – Женя смущённо посмотрела на молодого человека, который отпустил её руку только, когда они пересекли калитку. – Из сыновей он старший. Юра учится в Днепропетровском железнодорожном институте, приехал на выходные, всё остальное время живёт там, в общежитии. Вот этот молодой человек… – указал на смешного паренька с набитым ртом, – Шурка, он пока только определяется с выбором профессии, хочет военным стать. – Паренёк, не переставая жевать, кивнул. – Это Ниночка, наша младшенькая, она ещё школьница. – Девушка гордо вскинула подбородок. – Умница. Хорошо учится. – Василий Евстафьевич оглядел присутствующих. – Но это ещё не все. Старшая Тамара замужем, живёт отдельно, Витька в кино убежал, а Люся… Люся… – Василий замялся.

– Люся отдыхает, – нервно добавила Любовь Филипповна.

– Ну да, – сник Василий Евстафьевич, сразу потеряв интерес к разговору.

– Вы угощайтесь, – Юра пододвинул к Жене свою кружку с чаем и тарелку с пирогом, к которым он так и не успел прикоснуться. Любовь Филипповна недовольно измерила сына взглядом, поднялась из-за стола и направилась в дом.

– Мать, ты куда?

– Чашку тебе принесу… и тарелку.

– А Витька у нас моряком будет, – прочавкал Шурик. – В заграницу плавать.

– Не чавкай, – Нина мягко шлёпнула брата по спине.

– Так вкусно же.

– Неприлично.

– А чего неприличного? Если вкусно.

– Правильно она тебе говорит, – поддержала дочь, вернувшаяся с посудой Любовь Филипповна. – Учись поведению у старших братьев. Посмотри, как Юра себя ведёт.

– Так он не ест. И Толька не ест.

Пристыженный Толя молча тыкал вилкой в кусок пирога, боясь взглянуть на невесту.

– Вот ты, сына, жениться решил, а как же учёба? – решила зайти с другой стороны Любовь Филипповна. – Бросишь? Или как?

– Не брошу, – буркнул Анатолий. – Закончу техникум, работать пойду и в институт поступлю. Заочно.

– Ого! – насмешливо среагировала мать. – А дети пойдут? Не до учёбы будет. Пелёнки начнутся. Крик, плач, принеси, подай, постирай, погуляй.

– Но вы же справились… – вскинула голову Женя, – … одна.

Сказанная фраза могла прозвучать, как комплимент, или хотя бы, как примирение, но скрыть в интонации вызов не получилось, да Женя особенно и не старалась. Гордость мешала. Не такого приёма она ожидала. Подумаешь, героиня. Одна детей вырастила. Её мать тоже вырастила их троих. И что? Подумаешь, семеро? Так ведь она столько и не собирается. Подумаешь, хозяйство вела? Так ведь не работала, да и дети, наверняка, помогали. А она не собирается у мужа на шее сидеть. Она со школы работает. И учиться тоже пойдёт. И всего добьётся. Обязательно добьётся. Она ещё докажет им всем…

А в это время в маленькой комнатке, провалившись задом в панцирную сетку кровати у стены, завешенной ковриком с оленями, сидит девушка. Рядом, впритык с кроватью, дубовый стол, застеленный голубой клеёнкой. На столе в тарелке кусок пирога, рядом чашка с крепким чаем. Девушка кромсает пирог толстыми сардельками пальцев, а искромсав, собирает полученные оторвыши в ладошку, долго смотрит на бесформенные кусочки с вываливающейся картошкой, тычет обрубком ногтя в чёрные точки. Люся не любит перец, но чёрных точек много. Ноготь скоблит картофельные кубики, оставляя рыхлое крошево под миллиметровой полоской рогового обгрызка. Люся нервно швыряет содержимое ладошки на пол и хватается рукой за голову.

Голова девушки похожа на футбольный мяч. Выбритая налысо, она уже успела немного обрасти, отчего стали явственней выделяться проплешины. Люся пробует ухватить толстыми пальцами хотя бы клочок, но сбритые неделю назад волосы ещё не достигли той длины, которая бы позволила это сделать.

Люся хочет встать, хватается за стол руками, стараясь вытянуть отяжелевшее от жира тело из панцирной ямы, но сетка не отпускает. Стол наваливается на Люсю и чашка с горячим чаем, падая, проливает кипяток ей на грудь.

– Ммм… – гулко мычит Люся от боли. – Ммм…

Чашка скатывается с клеёнки и с глухим стуком падает на домотканый коврик, следом на неё падает тарелка с пирогом. Звон разбившейся тарелки сливается с монотонным «ммм…». Через секунду дверь открывается и на пороге появляется Любовь Филипповна.

– Люся, ну что такое?

– Ммм, – Люся раскачивается в панцирной сетке. Вперёд-назад, вперёд-назад. Наконец с очередным толчком ей удаётся подняться. Грузное тело в широком сером бесформенном платье-мешке кажется огромным. Люся возвышается над сваленной посудой, как исполин, продолжая раскачиваться.

– Горе ты моё горькое, – сокрушается Любовь Филипповна, согнувшись вдвое и подбирая битую посуду, а также куски раскромсанного пирога.

– Ммм, – отвечает Люся.

Любовь Филипповна выходит, через минуту возвращается с веником, совком и ведром, сметает остатки беспорядка, снова выходит и когда возвращается, Люся всё также раскачивается из стороны в сторону, щупая пальцами остриженную голову.

– Нельзя! Люся! Я сказала – нельзя! Посмотри, на кого ты похожа.

Любовь Филипповна хватает голову дочери, как футбольный мяч, гладит шероховатый череп сухой ладонью.

– Охо-хо, доченька моя, – прижимает голову к своей груди.

Люся успокаивается, тёплая мамина грудь даже через халат пахнет Люсе молоком. Молоком… Люся закрывает глаза…

Обшарпанная кухня в чужом доме. Зима. Русская. Не то, что в Молдавии. Морозная, снежная. Шерстяное одеяльце и чуть тёплая печка не спасают от холода. Зато тут нет бомбёжек и немцев нет. И отбирающих последнее румын. Но еды тоже нет. Из еды – всё те же картофельные очистки. Картошку мать относит на рынок. Продать или обменять на дрова, иначе совсем замерзнуть можно. Тамара смотрит в окно. Между рамами окна бутылочки с грудным молоком. По утрам мама кормит грудью Люсю, потом сцеживает остатки в кастрюльку, разливает по бутылочкам, немного сливает в кружку и даёт всем детям по глоточку. Молоко на вкус необычное, немного сладкое, и кажется шестилетней Тамаре чрезвычайно вкусным. Затем мама уходит, оставляя Тамару старшей по дому, наказывая присматривать за остальными детьми, а главное это, конечно, за Люсей, которой всего годик. Люся всё время плачет. Ей холодно и хочется есть.