Антон Прус - Как я не стал хорошим мальчиком

Она бросалась на нас и кричала, что всех нас в тюрьму пересажает, что мы бездельники. И дедушка даже ей однажды при нас сказал, чтобы она не высовывалась из своей норы, не приставала к детям, и что нам надзиратель не требуется. Поэтому вдоль ее забора грибы собирать было страшно, хотя там и правда росли белые, иногда и очень большие. Я ее однажды увидел сквозь забор, она приближалась ко мне со своей клюкой и шипела, что если еще раз меня увидит здесь, то посадит меня в тюрьму за воровство. Я спросил у бабушки, можно ли посадить за воровство, если собираешь грибы со стороны улице, а не на чьем-то огороде. А бабушка сказала, что не нужно ходить к забору Раи Злой, от греха подальше. Не знаю, как она поняла, что я про тот забор спрашивал.

А потом мама уехала в Ленинград. Я не знал, что она уезжает, она мне не сказала. Она просто вдруг позвала меня, и попрощалась. Я сначала не понял, но, когда она взяла сумку и пошла к калитке, тут я страшно закричал, чтобы она меня не оставляла, что я поеду с ней, что мне ей нужно кое-что показать, что нужно к лесу сходить, и на речку, и обязательно с ней, так как она этого ничего не видела. Наверное, я плохо объяснял, да и слова, когда плачешь, не так получаются, как обычно, потому что слезы мешают, и сопли, и как-то икаешь, что ли. И кажется, что мама тебя навсегда оставляет, потому что она ведь не сказала, что она приедет через два дня, не сказала, что к врачу поехала или еще куда-нибудь, а значит она меня бросает! Иначе зачем меня дедушка схватил и держит, и не пускает к маме, и зачем бабушка плачет тоже, разве она бы плакала, если все было бы нормально, как всегда, если бы мама вернулась, то она бы точно не плакала. Да и дедушка вон тоже плачет. Почему тогда все плачут, почему? Потом я очень устал, мама уехала. Я ел суп, а когда смотрел вниз, на тарелку, то видел свои щеки, и ресницы, и нос. И слезы иногда капали в тарелку. Я не доел суп, потому что он был холодный и со слезами. Потом я немножко поспал после обеда, не потому что маленький, а потому что бабушке для нервов нужно после обеда поспать, и она очень рано встает, а я бы балбесничал и мешал ей спать. Во сне я видел козленка, я на нем скакал, а он мне что-то рассказывал, но я не запомнил, что. Когда я проснулся, то бабушки уже не было. Я вышел из дома, повернул за угол нашего забора и сел на мостик через канаву. Стрекотали кузнечики, у забора цвела земляника, но уже были и ягоды, только не совсем спелые. А я смотрел туда, где вдалеке стоял колодец, и еще дальше, где стоял черный дом с красивыми резными ставнями, и еще дальше, где жил огромный дог, такая собака с черными и белыми пятнами, и еще дальше, туда, где жила почтальониха, та, у которой сын очень давно утонул, и она от этого сошла с ума. И дальше, дальше, где была баня, а за баней пивной лягушатник, как его папа называл, а еще дальше была платформа, от которой уезжала электричка с мамой. Электричка, наверное, уже давно уехала, и мама была дома, без меня. Зачем вообще маме быть без меня? Что она может делать без меня? Как она может что-то делать без меня? Вон бежит ящерка, а за ней другая, маленькая. Наверное, это ее сын? Вон вороны на гнездах, со своими детьми. И даже петух у Раи со своими курицами и цыплятами. И козочка с козленком. А мама уехала. В Ленинград. Все расплылось у меня в глазах. Я сорвал недозрелую землянику и съел. Ну и пусть, подумал я. Вот, наемся зеленой земляники и умру. Но много ягод я не нашел. Зато очень проголодался и немножко замерз. Я пошел к бабушке, потому что она меня не бросила, не предала, не уехала. И потому что блинов мне все равно хочется, а умирать нет. И вообще бабушкины блины лучше маминых. У бабушки Шуры, тут, в Любани, блины толстые, румяные, а дедушка ест их со свиными подсоленными шкварками, мне раньше со шкварками не нравилось, а теперь я их ем, как дедушка, только дедушка блин пополам складывает, на вилку накалывает, в блюдечко с теплыми шкварками макает, а они в горячем жире плавают, и сразу в рот кладет. А я так не могу сразу, мне бабушка блины на кусочки режет, и я на эти кусочки шкварки кладу, а потом ем. А еще их хорошо и со сметаной, и с вареньем, и даже просто так, даже холодными. Нет, наверное, пока умирать не буду, пока на свете такие блины бывают!

Мама долго не приезжала, дня три. А еще и дедушка заболел, и его увезли в больницу. А бабушке нужно было его навещать. И тогда бабушка меня спросила, не хочу ли я немножко пожить у Раи, ну, совсем чуть-чуть, одну только ночь. Наверное, бабушка боялась, что я опять начну кричать, как с мамой. Но она же мне все нормально объяснила и про дедушку в больнице с воспалением легких, и то, что ей нужно ему еды отвезти, и с доктором поговорить. И что потом ей нужно на работу рано утром в магазин. Я даже не расстроился, потому что у Раи было интересно, все по-другому и в доме, и в сарае, и в огороде. У нас было очень аккуратно: цветник с ровными грядками и разными цветами – георгинами, флоксами, ноготками, настурциями, да много чего еще. Ровные грядки с картошкой, красивые небольшие яблони, парники. Бабушка постоянно все что-то делала в огороде, а дедушка в сарае. У него даже горн был, и он ковал там оградки для кладбища, если кому нужно было. А у Раи везде валялся мусор, яблони были огромные и с сухими ветками. Курицы были грязные, в огороде были не грядки, а как-то все росло вперемешку – и смородиновые кусты, и морковка. У нас куст ревеня был самым центром огорода, его листы с красными черешками были такими огромными, что даже кошка иногда спала на них, а они не ломались. А когда высоченная стрелка ревеня с мелкими цветками начинала расти вверх, то казалось, она может достать до низких облаков! А у Раи в центре огорода был пруд, покрытый зеленой ряской, и там всегда квакали лягушки.

Так я попал к Рае в дом. Да, там все было совсем другим. Бабушка не то, что кур, она и кота в дом не пускала, он мог ходить только сенях. Что уж про Трезора говорить, он и в дом зайти не мог, он жил в конуре, только иногда дедушка брал его в лес. А у Раи курица ходила по кухне, клевала что-то на полу. Мухтар лежал на полу в доме, и тихонько грыз перекладину табуретки. Рая сказала, что у него зубки болят, он же старенький. Я его погладил, и он тихонько постучал хвостом по полу, а потом лизнул мою руку. Он был очень добрый. Когда Рая пошла за водой на колодец, я решил покататься на Мухтаре, но все не мог на него залезть. Когда он лежал, и я залезал, то после того, как он вставал, я сразу падал, один раз даже головой об печку. Я испугался, но потом оказалось, что печка еле теплая, и бояться было нечего. Наконец Мухтар сел, я сзади залез на него, и взялся за шерсть на шее. Как только он встал я начал сползать и схватил его за уши. Тут вошла Рая с водой, Мухтар радостно завилял хвостом и опустил голову. Тут я и упал чуть не в ведро с водой. Тогда Рая увела Мухтара в сени и заперла его там. Тот немножко поскулил и затих, наверное, уснул.

Читать дальше