Антон Прус - Как я не стал хорошим мальчиком

А после того, как нас всех приняли в октябрят, оказалось, что теперь у нас не класс, а октябрятская дружина, и что состоять она должна из октябрятских звездочек, а у каждой звездочки должен быть командир, и что его нужно выбрать. Класс разделили на четыре части, и в мою часть попал и Сашка Гаврилов, и Ленка, и еще несколько детей, но не таких как Анька, умных, а, ну, тихих что ли. Мы стояли у окна, Сашка положил руки на подоконник, а голову на руки. На правой щеке был синяк и ссадина, руки исцарапаны кошкой, а на подбородке был еще синяк, которого вчера не было. Я спросил его откуда это у него, и он сказал, что это его батя побил за грязные брюки. Он же вчера в лужу упал, когда мы подрались. Мне показалось, что хорошие мальчики не зовут пап батями, но решил этого не говорить, а то он опять в лужу упадет, и его снова дома будут бить. Как выбирать командира нам не сказали. Сашка повернулся ко мне, Ленка тихо смотрела на меня своими маленькими глазками, и как всегда, переминалась с ноги на ногу, как медвежонок. Только она тощая была очень, и на медвежонка не похожа. Остальные дети стояли в сторонке, ждали, когда им все учительница объяснит. Тут на меня просто как бы вдохновение нашло. Я позвал всех поближе к окну и сказал, что нам нужно выбрать командира звездочки, и что, если честно, то я вижу только одного кандидата – себя. Все молчали. Я ведь и читаю быстрее всех в звездочке, и не дерусь как Сашка. Саша, спросил я, ты же не станешь спорить. Он не стал, отвернулся к окну, и сказал, что какой из него командир, что давай уж ты. Сашка, я это потом только понял, хоть и хулиган, но добрый. Не знаю, как это так получается. Не потому, что он мне стать командиром предложил, а просто сам по себе. Ленка, смотрела на меня, потом опускала глаза, переминалась с ноги на ногу и снова смотрела. Другие дети тоже смотрели и молчали. Ну, так что, еще раз я обратился ко всем, вы выбираете меня? Ленка смотрела не отрываясь. Это меня как-то смутило, и я добавил, что у меня и дедушка – генерал, и наверняка он приедет в школу как-нибудь. Тут Ленка кхекнула и спросила, что, настоящий генерал? Конечно, сказал я. Октябрята ведь не должны врать, особенно друг другу!

Вот так молчаливо меня и выбрали командиром, как самого хорошего мальчика, и с тех пор я всегда был командиром, знаменосцем, председателем и так далее. Только ненадолго я себя почувствовал хорошим мальчиком. Командиром звездочки было легко. Совсем ничего не нужно было делать, я даже и не знаю, зачем было этих командиров выбирать. Только один раз у нас было собрание, кстати, на котором я понял, что мальчик-то я не самый хороший. На собрании говорили, что нужно помогать тем, кто хуже учится. Вот у тебя, Антон, есть Саша Гаврилов, ты бы с ним позанимался чтением. Ага, сказал я. А когда собрание закончилось и все стали собираться, то мой сосед по парте – Сережка Гуляев, а Сережка был очень смешной мальчик, то есть он много смешного говорил, я так не умел и завидовал ему. Но и немножко вредным он был, потому что смеялся он над всеми, и надо мной, конечно! И про то какой я командир, и про мою «уродинку» на губе. Ничего страшного, но и ничего приятного. И вот он залез под парту, достать там чего-то, а когда стал вылезать, то я закрыл крышку парты, ну, я не хотел сильно, но звук получился как по ведру ногой ударить, и я захохотал, конечно, и стал убегать от него. А Сережка сильно обиделся и разозлился. Я бегал гораздо быстрее, и успел спрятаться в коридорной нише, где была застекленная дверь на балкон, и встал в углублении, вжавшись в стекло двери. Минут через пять Сережка обнаружил, где я прячусь и с разбегу обрушился на меня. Оказалось, что стекло в двери было уже разбито и оно с треском посыпалось на нас. Мы в ужасе замерли, а вокруг нас сыпались куски стекол, постепенно вываливаясь из огромной двери, Сережке порезало руку, а мне пара стеклышке воткнулись в правую щеку под глазом, по щеке текла кровь. Первым нас увидел Сашка Гаврилов. Он после той драки, да и не драки, а так, в общем, стал со мной дружить, и всем говорить, что меня уважает. Я правда не знаю, хорошо ли, что Сашка меня уважает, он же хулиган, его даже хулиганы из старших классов называли Гаврилой, и вот, непонятно, хороший ли я мальчик, что у меня такой друг? Он как нас с Сережкой увидел, всех в стеклах и в крови, ну, немножко крови было все-таки, то побежал с криком, на помощь, они там друг друга убивают! А мы просто стояли, и не убивали друг друга, я сильно испугался, так что и осколков в щеке не чувствовал сперва. А Сережка плакал, и говорил, что теперь его мать точно убьет. А я смотрел на него и удивлялся, что Сережкины уши стекла не отрезали, он очень лопоухий был! Вообще очень много я тогда подумал, пока стекла падали на нас. Не только про Сережкины уши, хотя они прямо сияли на солнце и были видны какие-то прожилки в ушах. И слезы его были с маленькими искрами, и даже на его сопле была такая искра от солнца. Хотя на соплю я долго не смотрел. А думал я, что это хорошо, что мы не поубивали друг друга, и что мы, скорее всего, не самые хорошие, и что лучше бы нам дружить, и что зря я его крышкой парты по голове стукнул, и что Сашка молодец, что позвал учительницу, пока нас тут эти стекла на куски не разрезали.

…На следующий день моя и Сережкина мамы пришли к директору школы. Моя мама молчала, а Сережкина страшно волновалась и кричала на меня, называла хулиганом и убийцей, что меня нужно отдать в детскую комнату милиции и много всего другого. Может она еще и от того кричала, что у нас до этого еще одна история была. Стройка была рядом со школой. Камни там всякие, доски… Вот мы, то есть я, и сделали катапульту. Камень, доска на нем, на один край доски кладешь камушек, а на другой конец прыгаешь с разбегу. Ну я камешки все больше, да больше подкладывал. А когда такой приличный булыжник положил и прыгнул, а потом отбежал, то увидел, что Сережка, ну да, он со мной был, он не видит, камни ищет, что булыжник падает и прямо в него сейчас попадет. Я ничего не успел сказать, только зачем-то подпрыгнул три разочка. Ну, камень в голову Сережке и попал. Крови не много было, у меня такое сто раз было. Но Серега в школу несколько дней не ходил. И вот теперь тут это стекло дурацкое. Моя мама продолжала молчать, а я боялся, что она скажет, что я не хулиган, а дурачок, и что у меня голова большая, и думал про дедушкину фуражку, а потом вспомнил про то, как пальцы ног из шинели торчали, и улыбнулся. Тут Сережкина мама всплеснула руками, и закричала еще громче, что этот бандит еще и улыбается. И тогда учительница попросила нас выйти с Сережкой из класса. Мы стояли в коридоре, у окна, недалеко от той двери на балкон, только она уже была заколочена фанерой. У Сережки была забинтована рука, а у меня щека замазана зеленкой. Вроде я и не чувствовал себя виноватым, но ведь понятно, что на хороших мальчиков так не кричат, и не стоят они в коридоре забинтованные. И Сережку жалко, ну, что по голове он так получил крышкой парты, и что камень ему в голову попал. Но я же не хотел, просто поторопился немножко, слишком быстро он стал вылезать. А стекло на нас обоих упало, и это же Сережка меня толкнул, а не я его! Короче говоря, тогда я понял, что мне больше не хочется быть хорошим мальчиком. Нет, не потому что хочется быть плохим. Просто нет их, наверное, хороших. Все мы просто мальчики, ну, кто не девочки! А, да, и из командиров меня изгнали, а кого назначили и не помню уже, видимо, не такого хорошего, как я.