Галина Маркус - Всё рифмуется

Ну вот, пожалуй, подытожим,
(пусть будет ямб, а не хорей):
теперь все девушки – моложе,
и только бабушки – старей.

Я позабыла время года
и перепутала листы:
работа, дом, метро, работа,
посты… да в соцсетях посты…

Из позабытого романа
леплю сценарий по ночам,
лечу придуманные раны,
пока свои кровоточат.

Пригласи меня в дождь, как на праздник.
Вон танцует под струями лист,
все парадно блестит! Скоро кастинг.
Знаю, буду я новая Мисс.

Мисс дождя, Мисс – недлинные ноги,
Мисс простуженный голос, и Мисс
Старый зонтик. Не важно – пригоден
титул всякий. А ты – не плечист,

не спортсмен, не крутой, не начальник,
но на конкурсе этом – судья,
неподкупный, суровый, кристальный…
…Что ни год – прихожу только я.

Я в платье длинном, тёмно-синем,
рябины кисть в руке, как символ,
вхожу в осенний свет гостиной,
ступая в золото ковра,
и шлейф от талии струится,
в своих рисунках-небылицах
серебряным парчовым птицам
даря движение крыла.

Какая тайна в днях рожденья,
в их странных дато-совпаденьях,
ну, а особенно в осенних…
Со шлейфа птицы упорхнут,
усядутся почистить перья
в янтарно-изумрудных кельях,
среди возвышенных материй
найдя и пищу, и приют.

Я отпускаю их из плена
октябрь каждый неизменно.
И как же я несовременна,
но как – одновременна вам!
Я в платье длинном и немодном,
но небесам опять угодно,
чтоб я была одно-природной
рождённым осенью стихам.

В просторных залах, в этом виде
никто, я знаю, не обидит,
увидев отблески открытий
в прищуре ироничных глаз,
хранящих тайные подарки
и королевы, и товарки.
Я даже делаю ремарки
ей на полях – из этих фраз.

Вы говорите: «Где же платье?
Ну что за детское занятье?
Да и с какой, скажите, стати,
дарить тебе такой наряд?
Мы видим джинсы и ветровку,
и ты идёшь на остановку,
и как с такой экипировки
на ветки птицы полетят?»

Я промолчу, я не отвечу,
но чудо-ткань ласкает плечи,
и я уверена, конечно,
что знаю, как носить её.
Хоть выдают порой походка
и горделивость подбородка,
но я инкогнито, и ловко
скрываю звание моё.

Дачные тени. Мы завтра уедем.
Вьётся дымок с огорода соседей.
Светом янтарным ликует терраса,
столько прождавшая этого часа.
Кресло замерзло под выцветшим пледом.
Кто там маячит? Не бабушка ль с дедом?

Ходят, согнувшись, в саду собирая
яблоки-паданку. Пахнет сараем,
жухлой листвой и подвязанной розой,
мокрыми флоксами, детской глюкозой,
старым комодом и ветхой салфеткой.
Дед нам за лето проставил отметки —

всем по пятерке. Игрушки собрали.
Те, что остались, застыли в печали.
И, стариковски-неспешно, вслепую,
яблоки дед на крыльце сортирует.
Эти – в повидло, те – в лопнувший таз,
эти – ребятам.
Съешьте сейчас.

Я напоить не в силах вас —
иссяк родник, пропали соки,
и только яда мой запас
на каждый день и каждый час
неисчерпаемо глубокий.

Вот, испарилась доброта.
Скребу по дну десертной ложкой,
но и десертная – пуста.
А там, на стенках, – маета,
да сострадания немножко.

Я отменяю ваш приход,
скорее приглашенья рвите —
вам не войти – не та, не тот…
Лишь ей, стоящей у ворот,
я открываю по наитью.

Пустой сосуд ей протяну,
она нальёт туда с избытком
победу, проигрыш, вину
и молодость – ещё одну…
И чуть помедлит у калитки.

Грузное небо провисло
и насадилось на лес.
Разом обрушились листья,
клён потерял ирокез.

Вспоротым брюхом елозя,
серою мутью сочась,
небо лежит в коматозе
и у меня на плечах.

Ниже и ниже под небом
гнётся безвольно спина.
Мне прописали плацебо,
небу – предзимнего сна.

Мне бы поднять, а не бросить,
мне б дотащить до весны.
Скоро скукожится осень,
мир станет бело-простым,

Я предъявлю свою ношу,
мне подмахнут: проходи.
Небо, ты станешь хорошим.
спи у меня на груди.

Быт его давно несносен,
отколуплен, пылен, ржав.
Но он снова пишет осень,
охру с медью намешав.

Не скопил жене на отдых,
дочке не утёр слезу,
но он снова пишет воздух,
взявши кобальт и лазурь.

Ничего не будет после,
лишь прохожего зевок.
Но пока он пишет осень —
осень пишет про него.