Татьяна Ковтун - Неверная

Утром Василиса глядит на своих молодожёнов – они сияют оба, как первый снег на солнце. «Ну, слава богу!»

Ваню Нася с первого дня Иваном величать стала, так, как колокол на церкви ей тогда прозвонил. Он удивлялся: обычно девки его Ванечкой да Ванюшей прозывали, а жена и Ваней ни разу не назвала – Иван, и всё тут. С другой стороны, солидно звучит, по-взрослому, уважительно. Всю жизнь он был младшим в семье – Ванька да Ванюшка. Всю жизнь приходилось доказывать, что и он тоже что-то в жизни смыслит, отстаивать своё мнение, доказывать, добиваться своего. Братья относились к нему снисходительно: мол, ну-ну, посмотрим, что из этого выйдет, – а вот с маменькой всё время приходилось спорить. И вот появился в доме человек, для которого каждое его слово – закон. Не просто человек, а жена.

Полуденное солнце прожигает плечи сквозь намокшую от пота рубашку. Скоро рубашка высохнет, и ломота в теле сменится приятной усталостью. Иван любил эти ощущения своего тела, гудящего после напряжённой работы. В воздухе стоял звон кузнечиков, литовка шагавшей перед ним Наси сверкала отточенным стальным лезвием и вспыхивала огнём на солнце, мерно покачиваясь на плече жены.

«Жена, – снова удивился про себя Иван. – Вот ведь, жена! А говорили, не моего поля ягода. Оказалось, ещё как моего. Вот не побоялся, рискнул, и пожалуйста тебе – жена». За почти уж полгода своей семейной жизни Иван всё никак не мог привыкнуть, что он полноправный хозяин и повелитель этой статной молодки, легко шагающей по тропинке с литовкой на крепком плече. «Ведь почти от зари наравне со мной косила, нисколько не отстала, а смотри ж ты, идёт легко, едва земли касается. Ну и повезло же мне с женой».

Тропинка вела их с колхозного покоса вдоль конзаводского угора. Справа угор плавно спускался к Большому логу, а слева невдалеке тянулся весёлый лесок. Иван отвлёкся от созерцания фигуры жены, чутко уловив какое-то едва заметное изменение слева. Так и есть, сквозь непроницаемую зелень деревьев местами пробивается солнечный свет. Он окликнул жену:

– Нася, поди-ко сюда.

Нася послушно остановилась, оглянулась, а Иван уже шагает по невысокой траве в сторону леска. Она пошла за ним.

Тропинки не было, и она шла через лесок по его следам. Он придерживал ветки молодых липок и осин, чтоб она прошла, не задетая ими. Вскоре лес расступился, и перед ними оказалась довольно обширная поляна.

«Пожалуй, стожок можно будет накосить», – подумал Иван, окинув нечаянную находку хозяйским взглядом.

– Глянь-ка, что делается! Ступить некуда! – Нася деловито воткнула свою литовку рукоятью в мягкую землю, сорвала большой лист мать-и-мачехи и скрутила его кулёчком прохладной гладкой стороной внутрь.

По всей поляне, будто кто густо набрызгал кровью, всюду краснели крупные ягоды земляники. Действительно, ступить, не раздавив добрую горсть ягод, было некуда. Нася быстро бросала в свой кулёчек ягоды, не забывая, однако, и себя. Иван опять залюбовался женой: белый платочек её немного сбился на сторону, и сквозь свесившуюся тонкую прядь русых волос виднелись разрумянившаяся щека и задорный веснушчатый носик. Круглый подбородок, как всегда, упрямо торчал вперёд, а алый роток то и дело открывался, ловя спелую ягоду. Гайтан с простым крестиком выпал из ворота и свободно болтался на загорелой полноватой шее.

Иван опять подивился её одновременной проворности и покорности. Вот как она сейчас увлечена сбором земляники, кулёчек из листа мать-и-мачехи скоро будет полон до краёв – надо маменьку угостить, – а позови он её сейчас, забудет обо всём и пойдёт за ним тотчас. Иван ещё раз по-хозяйски оглядел поляну, заполненную, словно гигантское лукошко, земляникой. «Как щедра всё же наша земля! Неужто не прокормит нас безо всяких колхозов?» Этот вопрос приходил Ивану на ум всё чаще и чаще.

А небо над поляной ясное, чистое, безупречно ровное, из самых глубин его жарит щедрое солнце. Иван воткнул свою литовку рядом с литовкой жены, лёг на траву и губами стал срывать ягоды, поворачивая голову направо и налево. Потом тихо позвал:

– Нася!

Она тотчас выпрямилась, будто ждала. Он, улыбаясь, похлопал ладонью по траве рядом с собой.

– Иди ко мне.

И вот он уже срывает с её губ жаркие поцелуи. Обоих охватила дрожь. Чтоб как-то скрыть своё волнение, он проговорил хрипло:

– Давай я буду небом, а ты – землёй. Что у нас получится? – И столько нежности было в его словах.

– Ты земля – я небо, ты земля – я небо, ты земля – я небо…

– Ты небо – я земля, ты небо – я земля, ты небо – я земля…

Потом они, обессиленные, счастливые, юные, лежали, раскинув руки по траве, глядя сквозь полуприкрытые ресницы в небо. Земля была тёплой и ласковой, трава мягкой, разгорячённые лица холодил лёгкий ветерок, пахло клевером, кашкой, земляникой, ещё бог знает какой зеленью, гудели пчёлы в траве, шелестел листвой лесок, отделяя их от прочего мира. Хорошо. Хо-ро-шо! И пусть так будет всегда.

Дома их ждал Фомка. Колхозники уехали с покоса на двух телегах и давно уже все были дома.

– Ваня! Где ты бродишь?

Фомка всё ещё не был женат и не понимал, почему его дружок ходит с работы пешком, когда можно доехать.

– Ваня, я сейчас в контору зашёл узнать насчёт завтрева, а там никого. А на столе, под бумагами, газета. Гляди!

Фомка сунул Ване под нос слегка уже пожелтевшую газету. Иван недовольно отвёл руку друга. Не любил он этих газет. Ничего хорошего от них не ждал. Но Фомка настаивал.

– Нет, ты погляди, погляди! В марте ещё вышла, а наши оглоеды молчат, как рыба об лёд!

– Да что случилось-то? Нася! Кваску налей, пить охота – мочи нет.

– А ты сам почитай!

Фомка расстелил перед Ваней на столе газету, разгладил рукой. На первой странице, прямо под названием «ПРАВДА», выделялся заголовок статьи.

– «Го-ло-во-кру-же-ни-е от ус-пе-хов», – прочёл по слогам Иван. – От успехов ты, Фомка, так всполошился что ли? Где ты, интересно, успехи обнаружил?

Нася поставила перед парнями по кружке квасу, сама присела рядом, помахала ладошкой над кружками, отгоняя мух. Ваня медленно пил квас, соображая, как заставить Фомку самого прочесть эту дурацкую газетку. За свою единственную школьную зиму он только по слогам и научился читать. Дома из книг были только молитвенники, но там всё по-старинному писано. Той, старинной грамоте его мать да братья долгими зимами научили.

– А ты что, газетку-то у Кузьмы стянул, что ли? Вот он узнает, так задаст тебе свою мать! – хохотнул Ваня.

Председателя колхоза Кузьму Игнатьева ребятишки дразнили, когда он с важным видом вышагивал по деревне: «Кузька, покажи свою мать!» Но Кузькину мать никто никогда не видел, потому что прислали в осиновский колхоз «Верный путь» председателя из чужих краёв. Решили, видать, что чужого больше уважать будут. Но вот ведь как ошиблись: раз Кузькиной матери никто не видал, то и самого Кузьку не больно-то уважали.