Татьяна Ковтун - Неверная

– Ну-ну, будет тебе. Давно уж всё прошло и быльём поросло. – Василий приобнял свояка, похлопал заскорузлой ручищей по спине. Но Семён не унимался:

– И вот как ты думаешь, Зотей ты Елисеевич, что больчее: бабьими сарафанами попуститься или родным батей? То-то. А почему? А потому, скажу я тебе, Маланья-то моя за жизнь нашу с ней семнадцать раз брюхатая ходила, семнадцать деток мне родила, да вот последние только четверо и сохранились. Как думаешь, дороги ли они мне? Я за них, Зотюшка, и чёрту лысому послужу. Они батю моего, старика, застрелили, а я первый, – Семён поднял вверх указательный палец, – первый в их колхоз записался, всё добро своё им отдал, лишь бы сыны мои в спокое да в уважении выросли. А за Паню мою да за внученьку, за Шурочку, ты, друг мой, головой отвечаешь. Вот и думай теперь, поступать вам в колхоз или сарафаны свои оплакивать.

А на другом конце стола Паня вполголоса рассказывала сестре о своём сарафанном горе:

– У сестры-то у Зотиной ребятишки, Сенька и Мишка, вечно у нас в избе отирались. То пособят где в каком деле. То шанег напеку, дак их уж угощу обязательно. Ну, они, конечно, всё знали, где у нас что лежит. Свои ведь. Мы от них не таились. А они, вишь ли, не только у нас отирались, а и возле сельсовета тоже. Мало ли, может, какую новость услышат. Ну и услыхали, как Лёнька, председатель наш малахольный, жаловался, что, мол, сарафан у его бабы прохудился, а нового и взять негде. Мишка-то, постарше который, промолчал, а Сенька, малой ещё, умишка-то не нажил, и говорит: «А вот у нашей тётки Пани полон сундук сарафанов». Похвастал, значит. А Лёнька ведь чуть не каждый день к нам захаживал со своими активистами, всё в колхоз свой заманивал. А Зотя упёрся. Незачем, говорит, мне в ваш колхоз идти. Ну, они как про сарафаны услыхали, подхватились – и к нам. И мальцов наших с собой. Где, спрашивают, тот сундук? Сенька и показал. Как коршуны налетели на чужое-то добро. Все до единого забрали. Это, говорят, реквизиция в пользу советской власти. Теперь бабы ихи в моих сарафанах по деревне красуются. – И слёзы опять полились по румяным Паниным щекам.

Петровы к свадьбе готовились, а тут свояченица в гости зашла, тётка Зинаида. Посидела недолго, потолковала о том о сём и ушла.

На другой день пришёл к Некрасовым дед невесты, Долмат Варламович. Он пимокат хороший был. Вот пимы новые и принёс Василисе, как заказывала, по мерке. Отдал Долмат Варламович пимы, а сам мнётся, видно, сказать что-то хочет.

– Да ты садись, Долмат Варламович, повечеряй с нами чем Бог послал.

– Тут вот какое дело, кума. Тебе ведь работница в дом нужна? Вот. А у Мани нашей костоед на пальчике завёлся. Мы люди честные, бракованный товар не хотим тебе подсовывать. Давай так поступим: вот заживёт пальчик у Мани – тогда пожалуйста, в любое время свадьбу сыграем, а пока подождать бы надо.

Василиса возражать не стала. Долмат ушёл, а Василиса ворчала весь вечер, что, мол, зачем было обнадёживать, сразу надо было сказать. Масла в огонь подлила тётка Зинаида. Закатилась к ним в тот же вечер – и с порога:

– Ты что это, Василиса, в своём уме? Ты бы хоть со мной посоветовалась, прежде чем своего Ваньку за Маньку Петрову сватать.

– Да что опять не так?

– Да ведь мать-то её – да она же спит на ходу!

– Как так? О чём ты, Зинаида, толкуешь, не пойму? Разъясни толком.

– Вот свекровка-то её сколь раз мне жаловалась, что, мол, пойдёт сношенька в чулан муку сеять, а сама сидит и дремлет. В доме столько дел – успевай поворачиваться, а она дремлет. Вроде как делом занята. А ну как Манька в мать пойдёт? Нужна ли тебе такая работница в доме?

Василису эта новость как огнём обожгла. Приводил уже Колька одну бездельницу в дом.

– Иван, ищи другую невесту.

– Маменька, я ж с Маней сговорился. Ты что же, не будешь ждать?

– Нет. Не буду ждать. Девок полно вокруг, ищи другую. На что нам с костоедом брать?

Другую так другую. Если б он серьёзно к своей женитьбе относился, если б Маня была настоящей его зазнобой, а не просто симпатичной девчонкой, он бы нашёл подход к своей матери, сумел бы настоять на своём. Но для него это была игра, из которой он втайне надеялся выйти холостяком, только пока не знал как.

А мать всё пристаёт с женитьбой. У Василисы кросна на зиму настроены, пол-избы занимают, и у самой руки чешутся, уж так она ткать любила. Сейчас не те времена, не до скатёрок людям, а запас ниток ещё не весь израсходован, хорошо припрятан был. «Да вот закончится вся эта канитель, – рассуждала сама с собой Василиса, – захотят люди опять в нарядных избах жить, а у меня уж всё готово». Но нет у неё помощницы в доме, нет и времени на любимое занятие. Иван днями на колхозных бестолковых работах в Осиновике, а вечером там же на гулянке, да и ей самой, хоть уж и старухой считают, а всё одно какое-нибудь заделье в колхозе находят. Дома теперь куры одни да кошка, да огород ещё. Слава Господу, хоть его не отняли. Корову единственную оставляли сперва, а потом всё равно пришлось в Осиновик свести, в колхозное стадо. Поголовья, вишь ли, у них колхозного не хватило. Планы, вишь ли, у них теперь великие. Тьфу.

Никогда раньше Василиса дома без дела не сиживала, всегда дела до рассвета начинались и заканчивались после заката, а уставала куда как меньше. Почему? Может, и правда состарилась? Ну уж нет, с этим она согласиться не могла. Почему же так? Да ведь раньше-то она сама знала, что и когда ей делать. Петух пропел – пора вставать, печь топить, варево скотине варить, коров доить, тесто месить, картохи, яйца печь, семью кормить, и так до вечера. А теперь? Пока до своей коровки доедешь, кто её, родимую, напоит и чем? Кто подоит? Обмоют ли вымечко тёпленькой водицей? Побалуют ли хлебцем? От одних только мыслей этих устанешь. А там бригадир со своей разнарядкой – на какую работу пошлёт, бог его знает. Бывает, и не увидишь коровку свою за весь день. И какая радость от такой работы? Усталость одна, да и только. Страсть как захотелось Василисе Дмитриевне побаловать измученную душу свою любимой, милой сердцу работой. «Вот придёт невестка в дом, молодая да проворная, легко с делами домашними управится, – мечтала она, – а я уж тогда за кроснами душеньку-то свою отведу. Нет, женить Ивана надо, женить срочно». Знала Василиса своих сыновей – и им работа из-под палки не в радость. «Двое уже разбежались, и этот того гляди утекёт. И куда я тогда?»

Мать всё приставала: «Ищи невесту!» Ваня понял, что не отбрыкаться ему, задумался, вспомнил Савку из Калиновки, как тот его за свою сестру неумело сватал. И сестру его, Феню, припомнил. Она такая махонькая была, но симпатичная. Коса чёрная, глаза серые, а на носу конопушки рыжие. Все округлости при ней, а в талии тонкая. Одним словом – куколка. Она с сестрой тогда была. Сестра невидная какая-то. Как ни силился, не мог её припомнить.