Татьяна Ковтун - Неверная

– Тут нас всех в сельсовет сначала, милицию вызвали. Ночь просидели все. А утром нас, баб, отпустили, ребятишки-то у всех одни дома. А мужиков в район увезли. Ой, что теперь будет? Что будет?! Говорят – расстрел. – И Мария опять залилась слезами.

Ваня слушал раскрыв рот. Он по молодости лет не понимал ещё, как эта история может отразиться на его собственной судьбе. А Иван-старшой помрачнел весь с лица. Родной дядька убил, да ещё комсомольца, да ещё при свидетелях. Бежать, бежать надо от них ото всех! Да куда бежать-то? Едва тётка закончила рассказ, забрал он харчи, жену и вышел вон.

С того дня вести отовсюду стали приходить страшные: снова начали людей кулачить да высылать целыми семьями. Василиса опять стала ночами трястись от страха. Не раскулачивания она боялась, больше нечего было у них забрать. Она боялась, что последний её сын, Иван, подхватится да уйдёт из дому, куда глаза глядят, как его братья. Старшой сказал, что после лесозаготовок домой более не вернётся, чтоб не ждали. В Саране снова пустили завод, и Николай работал теперь на заводе вместе со своим тестем. Может, и Иван с Анной туда подадутся, а ведь здесь какой-никакой, а свой дом и хозяйство, хоть маломальское, да своё. Как всё это бросить?

Ване между тем осенью восемнадцать стукнуло. «Женить его надо!» – решила Василиса. Тут как раз праздник престольный подошёл, Введеньё. Введеньё по традиции вся округа праздновала в Осиновике. Взрослые по своим избам гуляют, а для молодёжи откупили свободный дом. Клуба тогда в Осиновике не было. И Пикулевы к родне своей, к Петровым, на праздник в Садок приехали.

Маня с Насей только обнялись с дороги, а Маня опять только о Ване Некрасове речь ведёт. Только о нём. Нася молчит в этот раз, не поддакивает и не посмеивается, а сама про себя думает: «Не видать тебе, Маня, моего Ивана, как своих ушей». Собралась садовская молодёжь на гулянье в Осиновике. Отправились туда же и сестрянки-подружки. Идут, новыми валенками по свежему снежку поскрипывают, обе об одном парнишечке загадывают. В декабре ночь рано приходит, да хорошо снегу накануне навалило свежего и ветерок тучи разогнал, луна вышла, вот и светло на дороге. В каждой избе лампы керосиновые горят, у каждого двора телеги стоят – со всей округи родственники нынче в Осиновик съехались. Жизнь хоть трудна и порой непредсказуема, а душа крестьянская всё равно праздника хочет после трудов праведных. Из каждой избы песни слышны. Грустные песни, протяжные. Пока девчонки до нужной избы по праздничной деревне дошли, у каждой уж план был готов, как Ванюшу в свои сети заманить. А Ванюша о том и знать не знает. Ему лишь бы поплясать да повеселиться.

Девчонки снег у порога отряхнули, в избу вошли, а там уж пляс вовсю идёт. Ваня сразу к новеньким подлетел да как начал коленца перед Насей выделывать, в круг завлекать. Она шубейку в угол скинула, шаль туда же, а платок красивый, тятей с ярмарки привезённый, на плечи накинула, рукой складки на новом сарафане огладила, бровкой русенькой повела и проплыла мимо плясуна дальше, в круг. Ваня за ней, и с одной стороны зайдёт, и с другой, ну и Нася не выдержала, рассмеялась, частушку озорную перед ним пропела. У Мани слёзы на глаза: «Ну чем эта Наська меня лучше? У меня и косы толще, да и лицом я краше, все так говорят. А она? Дылда конопатая! Глазки маленькие, а блестят, гляньте-ка, как крыжовенные ягодки после дождя». Маня припомнила, как тятя лонись с ярмарки кустик привёз да в садке посадил. Ягода диковинная, да твёрдая, кислая. Сначала подумали, зря тятя деньги на ветер пустил, а потом, к осени ближе, ничего, пообмякли ягодки, будто мёдом налились, и зёрнышки на солнце насквозь видны. Маня успокоилась на время, вспоминая тятину странную покупку, глядь, а милый Ваня уже перед ней самой выплясывает, в круг ведёт.

А Ваня в тот вечер ни одну из девок не обидел, с каждой спел-сплясал, а кое с кем, какая не против была, и в сени ненадолго выходил пошептаться да пообжиматься. Праздник ведь – гулять так гулять! Ох, Ванюша, озорник-сердцеед. Правда, Нася с ним в сени не пошла, опять в лицо рассмеялась да песню запела. А как она пела в тот вечер! Голос у неё сильный, красивый. Запевала всегда она – другие подхватывали. И так она пела легко, душа её пела, радовалась, замирала.

«Эх, хороша девка, – беззаботно думал Ваня. – Жаль, не про меня».

– Ну как, не присмотрел ли себе невесту? – приступила Василиса к сыну после праздника.

– Ты опять за своё? На что мне невеста, мне и так хорошо.

– Тебе-то хорошо, а мне каково? Тяжело мне одной по хозяйству управляться. Иван вот на войну уходил – Анну мне на помощь привёл, жалел мать-то, а тебе, видать, никого не жаль. О себе одном только и думаешь.

Не хотел Иван о женитьбе думать. На что ему жена в восемнадцать лет? Да знал Ваня материн характер: если уж что ей в голову втемяшится – не отвертишься. Не отстанет, пока своего не добьётся. Стал Ваня прикидывать в уме, как поступить. В Садке молодёжи всего и было, что Фомка Зайцев да он сам, Ваня Некрасов, а из девок только Манька Петрова да сестра её младшая. Остальные – дети ещё, мелюзга.

Маня – девчоночка скромная, симпатичная. Семья вроде тоже неплохая. С такими породниться не грех, не вредные они и не спесивые. Да и всё равно уж мы с ними как родня. Мать с её бабкой дружны, всё в гости друг к другу ходят. «Женюсь на Мане, – решил Иван. – Она вон вечно зырит на меня». Маня и правда прямо сейчас топала с ними, чуть поотстав, и стоило Ивану оглянуться, он сразу встречал её серый тревожный взгляд.

– Маня, что отстаёшь? Давай, шагай быстрее.

Иван взял её за руку, а сам продолжал думать свою думу о женитьбе. Дорога из Осиновика в Садок недлинная, километра полтора всего, и молодёжь частенько домой с работы возвращалась пешком. Пока шли в этот раз, Фомка всё тормошил дружка, что-то рассказывал, о чём-то спрашивал, а Ваня только поддакивал, почти не слушая приятеля. Смотрел на Фомку со стороны и думал: «Вот идёт человек и не знает, что я сейчас, может, невесту свою за руку веду, а он так и будет по гулянкам бегать. Без меня, дружок. Без меня. Ну, мать, устроила ты мне западёнку. Ладно, может, ещё обойдётся как-нибудь».

Фомка ушёл домой, а Ваня, прощаясь с Маней, вдохнул побольше воздуха, будто в последний раз, и как в омут с головой: «Маня, пойдёшь за меня?» А она согласна.

– Ну, жди тогда сватов.

А дома Иван с Анной ждут.

– Ты где это, малой, бродишь? Уработался, видать, в своём колхозе.

Оказывается, они с Анной с лесосеки в Вильгурт на льнозавод ушли, да что-то у них там не заладилось, ушли и оттуда.

– Теперь в Федоровский пойдём. Мы ведь, как батю схоронили, на Федоровский тогда с войском пошли, почти полгода там продержались. Хорошее место. Правда, за войну много чего порушили, да, думаю, много чего и осталось. Там тогдашние хозяева Черданцевы большое хозяйство имели. Винокуренный-то завод ещё до нас разорили, но конезавод, слыхал, и по сей день работает. Мастерских разных там много было при старых-то хозяевах. Хорошие мастерские, кирпичные. Может, какие и теперь работают. Даже и стекольный завод был. Сказывали, аж за границу стёкла свои продавали. Думаю, хоть что-нибудь там должно сохраниться, хоть какое-нибудь производство. Устроимся там с Анной, так и вас туда заберём.