Татьяна Ковтун - Неверная

– А ты не ругайся, дело государственной важности. На собрании для всех объявим. Станем мы об каждого язык мозолить. – Прошка так пообвыкся на своей партийной должности, что семи собаками его теперь не перелаять. – Через полчаса ждём всех на полянке возле Кузнецовых. И баб своих ведите.

Позвали баб, стали гадать, что опять придумали начальники.

– Не иначе опять про колхоз будут песню петь.

– На колхоз нет моего согласия, – сходу заявила Василиса. – Всё равно эта власть недолгая. Только на ноги начали вставать, опять всё порушат.

О колхозах в деревне говорили давно, но никто не горел желанием объединять свою корову с соседской, поэтому одними разговорами всё и закончилось. Думали, отстанут начальники, забудут. А нет, не забыли. На собрании Артемьев зачитал статью из газеты про Великий перелом, который будто бы во всей стране произошёл, и уж везде все люди в колхозы объединились, а только они в своём Садке всю страну назад тянут.

– Прям так там про наш Садок и прописано? А ну дай, сам посмотрю! – Иван-старшой потянулся к Петру за газетой. Петро газету не дал.

– Про Садок или там про Осиновик не прописано. Однако ты, Некрасов, как бывший красноармеец, должен проявить сознательность и показать пример.

Петро опять уткнулся в газету, стал водить пальцами по строкам, шевелить губами.

– Ага, вот, нашёл. Должен показать пример и перейти «от мелкого и отсталого хозяйства к крупному и передовому коллективному земледелию», вот! – и победно оглядел толпу.

– Вот! Хрен тебе в рот! Ничего я никому не должен! Налоги все уплачены, стало быть, и хозяйство моё никакое не отсталое, – разозлился Иван-старшой.

Он оглянулся на мать, одобрительно кивавшую ему, на Анну, в тревоге закусившую губу, на ухмыляющегося младшего брата. «Да, невелико моё войско», – подумал, а вслух сказал:

– И коллектив наш, некрасовский, стало быть, самый что ни на есть передовой!

Мужики загалдели. Резонно рассудили, что если всех коров в одно место сгонять, так большой коровник нужен, а его сперва построить надо. В Осиновик же отдавать своих кормилиц никто не хотел. В общем, все доводы были против колхоза. За колхоз только газетка да Артемьев с Прошкой. Начальники обозвали мужиков несознательными, те их – бездельниками. Так и разошлись опять ни с чем.

А через день явились опять эти двое с приказом и милиционером. Закон у них вышел о трудовой повинности. Так и сказали: раз, мол, ты, Некрасов, в колхоз не хочешь объединяться, то придётся тебе для всеобщего блага отправиться на лесозаготовки.

– Тьфу ты, леший вас забери! – выругался старшой.

Пришлось записаться в колхоз. Телушку годовалую планировали оставить на молоко, но, раз такое дело, зарезали на мясо. Под нож пустили трёх овец. Мясо частью тайно продали, частью завесили в опустевшей конюшне старьём. Хорошо морозы рано ударили. Урожай опять почти весь пришлось сдать в колхоз. Себе оставили только на еду до будущего урожая.

Лошадь и пчёл тоже пришлось сдать в общий котёл. Одну корову на семью разрешили оставить, а у них как раз только одна и осталась. И слава богу.

В Осиновике уже несколько лет пустовали большие амбары и конюшни раскулаченных и сосланных богатых мужиков, которых теперь несправедливо называли кулаками. Раньше-то кулаками на деревне называли перекупщиков чужого, а теперь – всякого, кто меньше других спит да больше работает. Ладно бы просто назвали обидным словом, а то ведь отняли всё хозяйство да в Сибирь на верную погибель отправили.

Вот в заброшенном хозяйстве Семёна Ильича, убитого вместе с младшим сыном, и устроили колхозный коровник. Старший его сын тоже где-то голову сложил. А баб их да детишек как врагов советской власти из дома выселили; хорошо не в Сибирь, а в старую избушку, в которой ещё их старики жить начинали. Теперь в их большом доме устроили сельсовет да правление колхоза, а в обширных хозяйственных постройках – колхозный скотный двор. На весь Садок оставили одну лошадь, чтоб возила новоявленных колхозников к месту работы.

Не так уж и давно жители Садка переехали в свой выселок, чтоб быть поближе к своей земле; хозяйством обзавелись, все ссуды выплатили, а теперь всё их хозяйство обратно в Осиновик забрали. А земля опять не своя, опять чужая, колхозная. За пчёл Ваня особенно переживал, каждый день заглядывал к Егорычу, колхозному пасечнику, проверял, всё ли он ладно делает, хорошо ли за пчёлами смотрит.

Каждое утро теперь братья и Анна уезжали с другими садовцами в Осиновик на разнарядку. Председателя колхоза, Кузьму Игнатьева, привезли из дальних мест. Своих желающих не нашлось. Колхоз, однако же, назвали «Верный путь».

– Ну-ну, – бурчал старшой, – поглядим, далеко ли мы с вами этим путём уйдём. Раньше без начальников всяк знал своё дело, а теперь их аж трое на одну деревню да пару выселков. Сидят целыми днями, газетки почитывают да самогоночку попивают.

Но и колхозу дали план по лесозаготовкам. Большой лес от Осиновика в пятнадцати верстах, каждый день не наездишься. Всех мужиков, кто особенно противился вступлению в колхоз, отправили на рубку леса. В их число угодил и Иван-старшой. Анна уехала с мужем.

Василиса попеременно то молилась, то осыпала власть проклятьями. Но при соседях и посторонних рот замкнула на замок. Кузьма и её пытался привлечь к колхозным работам, но она его и на порог не пустила, с крыльца лутошком прогнала.

– Боже мой, боже мой, только жить начали – и опять, видно, скоро зубы на полку класть будем, – причитала она каждое утро.

За работу в колхозе ставили в тетрадке трудодни, платить обещали когда-нибудь после. Жили тем, что успели заготовить и сохранить.

Через месяц на побывку пришли Иван с Анной, злые, голодные, усталые.

– Ваня, ступай скорее баню затопи.

Василиса разожгла керосинку, поставила греться утрешние щи. Куриц в колхоз не забрали, так что и яйца печёные нашлись, и капуста квашеная, и огурчики. По такому случаю и молочка налила.

– Мясца к вечеру натушу, есть ещё маленько на такой случай, – шепнула на ухо сыну Василиса, утирая слезу кончиком платка. – А вот шаньги пресные утрешние, ешьте, вечером ещё напеку, пока в бане паритесь.

Василиса всё кружила возле старшего сына, наглядеться не могла.

– Может, не ходить вам больше в лес? Скажись больным. Гляди, как исхудал.

– Ага, не ходи! До самой до весны теперь топором махать придётся.

Иван и правда выглядел больным. Похлебал щей, выпил кружку молока, забрался на чуть тёплую печь и заснул.

Ваня тем временем затопил баню, принёс с мороза кусок мяса и теперь растапливал печь. Василиса возилась с тестом, Анна чистила картошку для шанег, и женщины разговаривали вполголоса, чтоб не тревожить заснувшего Ивана.