Татьяна Ковтун - Неверная

А Василиса не унималась:

– Жену привёл, а дом так и стоит невыделанный. Всё-то им некогда! Вот покойничек мой, Лупушка, бывало, всё успевал. А эти? И в кого такие олухи уродились?

Но высказывала свои неудовольствия Василиса только при Анне, а как только появлялась Нюра, лишь поджимала губы. Нюра на поджатые губы свекрови и внимания не обращала, при любом деле умудрялась если уж не пританцовывать, так хоть песенку весёлую или даже срамную частушку пропеть. Тьфу! Ну и лахудра в доме завелась.

Так и жили до самого лета.

Иван-старшой запряг лошадь, Ваня уложил на телегу пять литовок, Анна принесла корзину с продуктами для обеда. Все трое сели на телегу, старшой взялся за поводья, но не спешил понужать лошадку. Ждали.

Василиса Дмитриевна сердито забарабанила кулаком в дверь сеновала:

– Долго вас ждать, господа? Роса уж скоро обсохнет, а вы всё телитесь!

Дверь тут же отворилась, Николай поспешил к телеге, на ходу заправляя рубаху в штаны. За ним вышла Нюра в уже выцветшем цветастом платье и серой вязаной кофте. Было ещё прохладно. Старшой тронул лошадь, и потихоньку поехали. Но Нюра не прибавила шагу, она осторожно ступала по двору, стараясь не замочить росой хоть и старые, но туфли. Все прочие были обуты в лапти. Пришлось остановиться и подождать, пока она закрепит косу на голове гребнем, повяжет на деревенский манер платок и только после этого сядет на телегу рядом с мужем.

– Тьфу ты, вырядилась как барыня! – проворчала Василиса, но всё же перекрестила отъезжающих вслед: – Господи, благослови!

Николай вынул из корзины краюху хлеба, оторвал кусок для себя, кусок для жены, остальное положил обратно, и пока они сонно жевали всухомятку хлеб, Ваня глядел, как из-за рощицы брызнуло солнце, и сразу вспыхнула и заискрилась роса на траве. Это длилось всего какой-то миг. Ваня любил этот миг и всегда радовался, когда удавалось его поймать. «Значит, день будет хорошим!» – такая была у него примета.

Солнце между тем поднималось всё выше, и остатки редкого тумана нехотя уползали в лог, к речке.

– Будто синее море, гляньте, мужики, до самого края неба колышется. Вот ведь какое чудо земное!

Ваня услышал этот возглас Нюры и оглянулся. Оказывается, они уже ехали среди льняного поля.

– Ты что же, льна никогда не видала? – Он снисходительно глянул на сноху.

– Откуда? У нас в Саране всё больше леса еловые, да горы, да речка.

– Речка? – оживился Николай. – У нас вон тоже речка.

Он спрыгнул с телеги, зачерпнул ладошкой воды из ручья, который они сейчас пересекали, и плеснул Нюре в лицо. Та звонко рассмеялась.

– Н-но, будет вам, – проворчал Иван-старшой и хлестнул поводом лошадку, чтоб шла быстрее.

Николай приобнял жену, она вся так и выгнулась под мужниной рукой, прильнула к нему. Ваня отвернулся.

– У нас знаешь какая речка? Уфа! – Нюра так важно произнесла название реки, будто это была главная река на земле. – А сомы там знаешь какие? С тебя ростом! Детей на дно запросто утаскивают. А весной, когда лёд ломает, – жуть!

Ване надоело слушать болтовню про чужую речку. Не больно-то он верил этим бабьим россказням.

– Жуть? Вот у нас черти в Большом логу живут. Ночью встретят – вот где жуть!

Мужики добродушно расхохотались. Но Нюра в долгу не осталась:

– Вань, а Вань, а тебя папка с мамкой во льну заделали, ей-богу. Глаза у тебя синющие – страсть! То-то Василисе колко было, за то она такая колючая!

Мужики понимающе заржали. Хорошо сама Василиса Дмитриевна не слышала невестушкиных шуток.

Косила Нюра неумело. Дома ей этим делом редко приходилось заниматься. На покосы родители уезжали километров за двадцать, ей же оставалось выкосить небольшую полянку в конце огорода. Туфли её промокли и натёрли ноги. Николай шёл с ней вровень. «Просил же лапти надеть», – досадовал он на жену. Ему было неловко перед братьями, но и жену оставлять одну на посмешище родне он не хотел. Сам виноват, не смог объяснить, что неподходящую обувь Нюрка надела. А она заладила, что туфли старые, ношеные и без каблука совсем, и не для того она за него замуж шла, чтоб из туфель в лапти переобуваться. Еле задобрил её своими ласками. «Ладно, – подумал, – может, и правда в туфлях ловчее». В деревне у них никто в туфлях не ходил, кто знает, как там бабы в них ходят.

Ваня косился на родственничков, но пока помалкивал, глядел вопросительно на старшего брата. А Иван-старшой с Анной шли, как заведённые, друг за другом, синхронно махая косами, оставляли за собой два рядка скошенной травы. Вжих! Вжих! Любо посмотреть. Одновременно останавливались поточить литовки – и снова косить. Николая с Нюрой они будто и не замечали. Ванюша шёл следом за Анной и удивлялся. Анна и росточком чуть выше мужнина плеча, и сама тонкая, а от мужа не отстаёт. Откуда силы берёт?

На другой день решили косить недалеко от дома, на гарях. Ушли туда пешком. Два Ивана с Анной косят, а Николая с Нюрой всё нет. Спят, что ли?

– На что нам такие работники?! – не выдержал Ваня. – Давайте отделим их, пусть сами живут, раз спят до обеда.

Ваня всё ворчал, выкладывал перед братом свои доводы, а тот молча махал своей литовкой, не останавливаясь, не отвечая.

Николай с Нюрой и правда появились перед самым обедом. У Нюры глаза зарёваны, на ногах поверх хлопковых чулок шерстяные носки и чуни. Косили молча, никто не разговаривал.

Вечером Ваня пристал к матери:

– Давай делиться! Пусть сами живут как могут.

Василиса Дмитриевна помолчала-помолчала да и согласилась. Наутро Ваня побежал по соседям за тремя понятыми да за председателем сельсовета.

Собрались понятые с Петром Артемьевым. Собрались все Некрасовы.

– Кто здесь делиться хочет? – спросил председатель сельсовета, оглядев присутствующих.

Старшие молчат. Тогда Ваня вышел вперёд, на полянку:

– Я, Иван Некрасов.

Кто-то присвистнул, кто-то хмыкнул, кто-то покачал головой. Ну и дела, старшие молчат, а младший семью делит. Делать нечего, видно, он у них теперь за старшего. Поделили.

Николаю с женой достались недостроенный дом да кобылёнка-двухлетка. Вскоре они продали кобылку, дом оставили и уехали в Сарану, к родителям Нюры.

Вроде и Ваня привык уже к Нюриным шуткам да песенкам, и Василиса смирилась с Колькиным выбором, а они взяли и уехали. И дом достраивать не стали. Да и не осилить им двоим такого дела. Тихо стало в доме. Но ничего, зато спокойно и без ссор.

Была осень уже. Как раз в этот день пчёл задумали во мшаник на зиму убирать, а тут не из тучи гром, заявилась к ним вечная парочка – Кузьмин с Артемьевым. Пришли, на собрание зовут.

– Тьфу ты, кому делать нечего, тот пусть по собраниям ходит. Есть что сказать, так говорите. Всё равно уж пришли, – сказал Иван-старшой.