Татьяна Ковтун - Неверная

Отцу, кормильцу семьи, мать ставила еду в отдельной посуде. После еды ребятня забиралась на полати, а старшие обсуждали семейные дела: когда и что сеять, когда жать, когда собрать помочь, чтоб сложить уже подготовленные брёвна в сруб. Мать во время этих разговоров ткала что-нибудь на кроснах: скатерть ли, полотенце ли. Ткать она была большая мастерица. Бывало, соседи, кому надо, например, приданое для дочери понаряднее собрать, все к матери шли. А ей что? Приносите нитки – натку, чего пожелаете. Белые принесёте – белое вытку, цветные – узорчатое. Любила мать это дело – ткать. Ванюшка всё удивлялся: ресницы у матери росли не как у всех людей – вверх, а как-то книзу, занавешивая глаза. Как она с такими занавесками на глазах умудряется такие красивые вещи на своих кроснах создавать? Отец во время вечерних бесед подшивал валенки или плёл лапти. Мечтали, как будут жить в новом доме; этот, мол, уже и староват, и маловат для их большой семьи. Для Ванюшки же и этот дом был хорош. Ему хватало места и на полатях, и на печи, и на широкой лавке, что протянулась под окнами от стены до стены. Да и просто под столом ему тогда было вполне уютно. После вечери мать стелила на стол домотканую клетчатую скатерть с кистями. Ванюшка забирался под стол, ложился на спину и под умиротворяющие голоса взрослых рассматривал внутреннее устройство стола. Мечтал, что вот подрастёт ещё немного – и сам смастерит большой стол в новую избу. Вот все удивятся.

На шестом Ванюшкином году жизнь начала меняться. Во-первых, в конце зимы деревенские мужики, до того спокойные и рассудительные, принялись безо всякого дела сбиваться в кучи то у одной избы, то у другой и шуметь, словно пчёлы в улье. Ваня вместе с Колькой и деревенской пацанвой крутились возле отцов, пытаясь понять, что происходит. Отцы толковали про какую-то революцию, про отречение царя. Через время мужики успокоились: кто-то растолковал им, что царь сам, добровольно передал свою власть новому правительству, стало быть, всё в порядке. И мужики разошлись по своим делам и избам.

Весной за Степанидой приехал незнакомый молодой мужик со своей роднёй, и увезли любимую сестрицу замуж, в Софино, откуда родом была сама маменька. Без Степаниды Ванюшка сильно скучал и злился на её мужа.

Евлуп Артемьевич Некрасов, Ванин отец, спешил к зиме поставить крышу на новый пятистенный дом. После уборочной созвали помочь и поставили стропила, тёс для крыши заготовлен был загодя, и каждую свободную минуту отец с Иваном-старшим проводили на крыше.

В ноябре, ещё до снега, в деревню на двух телегах приехали чужие мужики, перепоясанные кожаными ремнями, собрали народ на деревенской площади и объявили, что они теперь власть над всеми ними. Советская власть. Много толковали про войну, про голодающих рабочих в городе, а в конце объявили, что на всё про всё для их новой советской власти нужна чёртова куча всякой еды и прочего добра, поэтому военную продразвёрстку они отменять не будут, а, наоборот, увеличивают её. Временно. Мужики эти были с оружием. После собрания они поехали по дворам, показывали хозяевам бумагу, повторяли сильно смахивающее на срамное слово «мандат» и стали забирать всё, что хотели. Деньги, мол, позднее завезём.

Зашли и в некрасовский хлев, забрали овцу, только что освежёванную. Евлуп Артемьевич глазами сосверкал из-под надвинутого на лоб картуза так, что присутствующим при этом сыновьям страшно стало, а этим – ничего: закинули овцу на свою подводу и дальше поехали по дворам шарить. Вот дураки! Не знали они Евлупа Артемьевича, не знали его друзей и братьев, не то вели бы себя поаккуратнее.

У Евлупа тоже ружьишко нашлось – кто ж в деревне по осени на зайца не хаживал! Почти в каждом дворе ружьецо имелось. Едва подводы с награбленным скрылись за околицей, Евлуп Некрасов с Фокой Мурзиным и другими мужиками тоже ускакали на верховых, но не вдогон уехавшей «власти», а в другую сторону. Договорились встретить грабителей в березнике, на маркидоновской дороге.

Утром Ванюшка проснулся от волшебного запаха тушёной баранины с картошкой и луком. Рот сразу наполнился сладкой слюнкой. «Какой вкусный сон, – подумал Ванюшка, – даже просыпаться неохота». Перевернулся на живот, с трудом разлепил глаза, глянул с полатей вниз и увидел, что это не сон: мать ставит на стол чугунок с дымящейся едой, отец нарезает на ломти каравай хлеба, братья с деревянными ложками в руках уже сидят за столом.

Ванюшка мигом слетел с полатей на тёплую печь, по ступенькам приставной лесенки пропрыгал на пол и шмыгнул на своё место за столом.

– А рожу кто будет мыть? – Отец поднял зажатую в кулаке ложку, чтоб треснуть сына по неумытому лбу, но тот уже метнулся в угол, за печку, к рукомойнику.

Наконец вся семья собралась за столом. Отец вполголоса произнёс слова молитвы, перекрестился на икону, и утренняя трапеза началась.

Ванюшка уплетал вкуснющее варево и размышлял, в честь чего вдруг сегодня с утра такой пир. Обычно даже по большим праздникам, когда съезжалась вся родня, не бывало по утрам такого изобилия. Спрашивать было нельзя, а взрослые молчали. Видать, не к добру этот праздник в будний день.

Обед был таким же обильным, и даже за ужином остатки не смогли доесть. Отец с мужиками весь день толковали о чём-то на заднем дворе. Ванюшку от неожиданно наступившей постоянной сытости клонило в сон, и он даже поспал после обеда на печке, чего раньше с ним не случалось.

Следующим утром Ванюшка проснулся затемно. На столе горела керосиновая лампа, родители уже хлопотали по хозяйству во дворе. Ванюшка скинул с себя руку Ивана-старшого, перелез через спящего Кольку, с удовольствием потянулся и не спеша спустился вниз. Печь уже топилась, но в избе было ещё холодно, и он быстро всунул свои тощие ножонки в старые валенки, стоящие у печи. Снег ещё не выпал, но было уже морозно, и мать приготовила валенки, чтоб выходить в них в сени. Мальчуган взял со стола керосиновую лампу, толкнул всем своим тельцем скрипучую дверь, перешагнул через высокий порог и вышел в сени. Никого. Слышно только, как мать в хлеву разговаривает с коровами да отец стучит чем-то в леднике за стеной. Ванюшка поставил лампу на пол, в сторонку, и направился в нужник, дверь которого была открыта.

В приуральских деревнях нужники обычно пристраивают к сеням, в противоположном от входной двери конце. Яму не роют, просто ставят на столбах дощатую будку, в полу убирают одну доску, в образовавшуюся широкую щель и справляют нужду. Полусонный мальчишка, неслышно скользя в своих валенках по тесовому полу, уже перешагивал порог нужника, когда его чуткое ухо уловило какой-то посторонний звук: то ли шорох, то ли тихий разговор. Ванюшка точно знал, что в этот час здесь никого не должно быть. Он быстро проскочил в угол и прильнул глазом к щели между досками. С этой стороны дома отец недавно обновил изгородь из тонких длинных жердей, чтоб скотина в огород не забредала. Сейчас в огороде было совсем темно, но как только глаз Ванюшки привык к темноте, стало заметно какое-то движение по улице, и даже послышались фырканье лошади и осторожный стук копыт по мёрзлой земле. Затем он увидел в тусклом свете луны, как два человека перемахнули через их изгородь и, прижимаясь к стене, крадутся вдоль избы.