Игорь Куликов - Записки о прошлом

На этот раз он достал наушники, включил грустную музыку. Засыпать пришлось уже не с мечтами о будущем, а с тяжелым грузом настоящего.

После Анастасии П. я встречался с Марией К. Она была на голову, если не больше, выше меня, но я обратил на это внимание только через несколько лет после расставания, а тогда даже не задумывался об этом. В пятом классе я учился почти идеально, но вел себя так отвратительно, что пришлось завести специальный дневник по поведению, где каждый учитель по окончании урока записывал, чем я сегодня отличился. В четвертом классе я не поступил в физмат, пришлось идти в филологический. Математику я знал лучше всех, пришел на экзамен с такой уверенностью в успехе, что не смог вычесть два числа в столбик и, кажется, решить элементарную задачу на составление уравнения. Мама потом пошла посмотреть работу, звонила мне и плакала в трубку. Это был первый провал за всю жизнь, так что и переживания были немного преувеличены. Так я и оказался в коллективе из 20 девочек и 6 мальчиков с усиленным изучением русского и английского языков, доброй классной руководительницей и дневником по поведению, который следовало вести до того момента, когда за всю неделю там не будет ни одного плохого отзыва. Это было настолько сложной задачей, что дневник продержался у меня до весны. В ту неделю лучший друг уехал отдыхать, веселиться было не с кем.

Наши отношения с Марией очень походили на образцово-показательную любовь двух подростков. Мы качали друг друга на качелях, дарили шоколадки или плюшевые игрушки, гуляли по парку за ручку, находили укромное местечко и робко целовались без всякого опыта, а потому с опаской и осторожностью. Я провожал ее до дома и шел до своего, который находился в пяти минутах неспешным шагом или в двух бегом, когда родители начинали волноваться. Потом мы заходили в социальные сети, слали друг другу мириады сердечек и смайликов с поцелуями и пытались найти в своем скудном словарном запасе слова, способные выразить обоюдную любовь. Она называла меня «зайчиком», но мне больше нравилось более взрослое «милый». Я называл ее более взрослым «дорогая», но ей больше нравилось «заинька». Проблема состояла в том, что у Марии было больное сердце, при котором можно было прожить до 20–30 лет при удачном раскладе. Родители Марии не любили друг друга, развод проходил очень тяжело, они часами кричали друг на друга, ребенок закрывался в комнате, пытался отвлечься на музыку в наушниках, но ничего не получалось. Даже сквозь мелодии доносился звук разбивающейся посуды и ругань. Пару раз она пробовала попросить их быть спокойнее, взывала к рациональному началу, придумывала выходы из сложившейся ситуации, но ничего не помогало. Тогда она начала резать себя. Резать, чтобы забыть обо всем, кроме боли. К моменту, когда я предложил ей встречаться, ее зависимость (а это именно она и есть) была в очень тяжелой форме, так что временами она приходила ко мне, 11-летнему мальчику, который хотел только прогуляться до новой игровой площадки, с перевязанными руками. Руками, на которых было так много порезов, что трудно было различить цвет ее кожи. Мне было очень грустно, я думал даже, что она так несчастна со мной, она пыталась донести, что не может иначе. Только через года я по-настоящему понял ее, но тогда только тщетно пытался просить Марию перестать. Я пытался быть с ней бесконечно милым и добрым, окружал ее заботой с такой тщательностью, на которую было способно детское сердце, но она делала это вновь и вновь. Мне хотелось понять, как сделать ее по-настоящему счастливой, приходилось становится взрослее и забывать о детских забавах.

Особенно тяжело было летом. Тогда я действительно понимал, что можно скучать по кому-то с такой силой, что каждый день превращался в муку. Она, кажется, испытывала нечто похожее, потому что первое сообщение приходило от нее рано утром, когда я спал на своей двуспальной кровати. Мы не прекращали общаться ни на минуту, рассказывали друг другу о том, что съели на завтрак, что увидели в окне. Так создавалась атмосфера домашнего уюта, которой нам обоим не хватало в собственных семьях. На прогулках, бывало, мы садились на лавочку рядом с рекой, прижимались друг к другу и молчали. Я прятал свое некрасивое лицо в ее волосах, которые пахли лавандой. Казалось, что сейчас она принадлежит только мне, а я – только ей. В эти прекрасные часы не хотелось думать о том, что скрывалось под белыми бинтами на ее руках. Я любил ее искренне и, наверное, впервые ответно.

Она бросила меня. Сказала, что чувства прошли, что мы не подходим друг другу. Я долго добивался личной встречи, потому что не верил, что она может говорить такое. Она согласилась. В том же парке она старательно строила из себя безразличную девушку, которая хочет порвать с кем-то раз и навсегда. Не верить не было причины, я побрел домой, пытаясь смириться с новой действительностью. Потом, правда, оказалось, что она лгала. На самом деле Мария просто не хотела, чтобы я видел ее такой.

До окончания зимних каникул оставалось еще несколько дней, которые не стоит описывать так подробно, как мы это делали ранее, потому что один с точностью повторял другой. Мальчик бесцельно бродил по деревне в ожидании вечера. Он думал о Елене, которая жила совсем близко к нему, но при этом казалась такой далекой. Он думал, что недостоин ее любви и методично разрушал воображаемый мир, где они будут вместе. За декорациями скрывалась серая реальность, которая больше не радовала глаз, потому что ни в одном из этих чудесных лесов он не мог поселить себя и Елену. К вечеру набиралось так много чувств, что они начинали тяготить мальчика. Он говорил с бумагой. Ближе к вечеру вновь садился за стол, брал ручку и рассказывал девственно чистым листам о своей судьбе. Писал бесцельно, даже не думая о смысле получившегося текста. Читатель нашел бы в этих письмах структуру и смысл только в том случае, если он видит ритмичность в узоре, который оставляет пролитая из стакана вода, поэтому единственным ограничением был определенный заранее объем – половина страницы формата A4. У родителей был большой деревянный дом, который вечно находился в недостроенном состоянии. Гости видели, что все базовые составляющие функционируют нормально, но настоящие его жители всегда подмечали, что на самом деле существует множество мелочей, которые стоило бы довести до идеала. За время работы над одной из них, другая выходила из строя, так что родители бесконечно занимались этим, получая от процесса больше удовольствия, чем практической пользы.

Мне очень жаль, что такие хорошие люди дружили со мной. У них не хватало времени на занятия своими делами, а они гуляли со мной часами по музеям и выставкам. Только благодаря им я остался жив до сегодняшнего дня и могу писать эту книгу, однако, как известно из очень хорошей песни, ничто не земле не проходит бесследно. Я, кажется, забирал у них частичку жизненной силы, чтобы потратить ее на часы самокопания и депрессии. К 15 годам их осталось совсем немного, но с каждым из них меня связывала очень прочная нить, разорвать которую не было сил, как бы я ни пытался. Не представляете, как много я им рассказывал о собственных страданиях в долгие часы прогулок по Москве. Присылал им короткие рассказы, которые не имели никакого лейтмотива, скорее, отражали минутное состояние, когда я чувствовал нечто необычное. По привычке не отгонял от себя грусть, а культивировал ее в себе, выращивал, подобно комнатному растению, до состояния, когда молчать было невозможно. Только так и получалось писать, я ведь не Стивен Кинг, а простой мальчик, у которого не вышло ни с математикой, ни с физикой, ни с биологией, ни с химией. Мой эфемерный писательский талант был только способом избежать общественных, хотя на самом деле больше собственных упреков в том, что ничего в жизни не получалось.