Юлия Парфенова - По весеннему льду

На лай собаки дверь вагончика приоткрылась, и появилось приветливое круглое, с осторожной, как пугливое насекомое, улыбкой, лицо сторожа.

– Доброе утро! – усердно закивало лицо.

– Доброе утро, Алим! Не скучаешь без покупателей? Хороший день сегодня! – крикнула Тома.

Алим немедленно появился перед вагончиком целиком.

– Зачем, скучаешь? Покупатель нет, а работа есть! Тепло, главное тепло! У вас только-только, а у нас ещё, когда здесь снег был, миндаль уже цвёл! Ух, красиво! Облака! Розовые!

Лицо Алима, покрытое мелкими морщинками, которые усиливали общее впечатление восточной благожелательности, исходящее от всей его фигуры, погрустнело. Наверное, воспоминание о цветущих облаках миндальных деревьев плохо вязалось с грязным вагончиком и надрывающимся от лая Волчком.

Тома перекинулась ещё парой фраз со скучающим без общения сторожем и двинулась к лесу с тяжёлым чувством, размышляя о том, что справедливости и всеобщего благоденствия человечество, похоже, умеет добиваться только в текстах социальных утопий. Как красиво всё получается на бумаге… А в жизни – войны, революции, хаос. Где он этот Город Солнца, страна Утопия, мир Полудня?

Они вышли на лесную дорожку, и Тома погрузилась в гомон птиц и шум нежно-зелёных весенних деревьев. Лес всегда успокаивал её, дарил силы и помогал дистанцироваться от обычной, деловой, суетной жизни. Словно тонкая решётка из света и ветра опускалась где-то внутри, не пропуская ничего лишнего, сиюминутного. Но сегодня всё было не так. Свет резал глаза. И вдруг ей померещилось, что золотые, похожие на старинные монеты, круглые пятна света падают сверху прямо на неё. Она даже почувствовала удары по плечам и резко отпрянула. Тома поспешила к опушке, отпустила с поводка Баронета, и пёс побежал вынюхивать мышиные норки у подножия старых елей. Тома шла медленно, задумавшись. Что это с ней было? Над шумящими прозрачными верхушками деревьев с гудением пролетел небольшой самолёт: недалеко был маленький аэродром. Построенный во время войны, теперь он служил для развлечения отдыхающих – перелёты на легкомоторных самолётах над лесом, прыжки с парашютом и прочие адреналиновые штучки.

Тома вспомнила, как зимой, в февральской вечерней мгле эти самолёты с красными огнями, летящие очень низко, напоминали ей сказочных драконов со светящимися глазами. Кстати, а почему они летали зимой? Видимость же плохая…

Они прошли лесной тропинкой до другого конца посёлка, потом спустились к мосту через узенькую, но очень быструю речку. Тома постояла, глядя на воду; три гигантских замшелых валуна создавали посередине речушки завихрения, блики солнца вспыхивали в них ослепительными искрами. Около камней распустились островки речных жёлтых цветов, с наклонёнными вниз тяжёлыми чашечками соцветий, они напоминали плотики с людьми, переплывающими бурный поток.

Потом они вышли в поле, совершенно беззащитное в своей открытости небу. Здесь весенний ветер набрал силу и дурманил запахом проснувшейся земли и влажной молодой травы. Баронет стал нарезать круги, припадая носом к земле, где-то там в длинных извилистых ходах перемещались осторожные полевые мыши. На фоне молодой яркой травы пёс казался белоснежным.

По дороге им встретился Дик, худенькая пёстрая, как берёзовое поленце, собака местного охотника. Дик с Баронетом некоторое время радостно бегали друг за другом, при этом небольшой охотничий пёс норовил пожевать уши своего увесистого приятеля. Потом откуда-то издалека послышался протяжный свист, и Дик, постояв минутку в тяжёлых сомнениях, всё-таки убежал к хозяину.

Тома пошла вдоль кромки поля, справа начинался овраг, на дне которого шумела мелкая и тёмная, цвета крепкого чая, торфяная речка. Тома разрыла старые карты их местности и выяснила, что в девятнадцатом веке речка бежала около поселка с довольно унылым названием – Кульмиколово. Теперь Кульмиколово превратилось в Кульмоково, что звучало как-то посолидней, но всё равно довольно потешно.

Речка в этом месте была совсем узкой, но быстрое течение, странные водовороты, полусгнившие в воде стволы упавших деревьев – всё это рождало мысли о страшных омутах и всякой сказочной водяной нечисти.

Баронет отстал, а Тома увидела странный холм, на самом краю обрыва. Она гуляла здесь до этого пару раз, но не замечала этого возвышения. Подойдя ближе, Тома разглядела утопающий в земле остов какого-то строения, наверное, это был дом. Здесь, под тенью высоких елей было совсем мало травы, она с трудом пробивалась сквозь толстый слой слипшейся прошлогодней листвы. Круглые полусгнившие брёвна слегка выступали из этого лиловато-коричневого ковра, усыпанного белыми звёздочками ветреницы, образуя прямоугольник. Чуть в стороне Тома обнаружила яму, глубокую яму, поросшую изнутри маленькими берёзками и кустарником. На дне ямы сохранились остатки стен и каких-то досок, похожих на лестницу.

Пока Тома исследовала всё это, сзади подоспел Баронет и с ходу попытался залезть в яму. Тома прикрикнула, и пёс с трудом затормозил, земля под его передними лапами стала осыпаться, и упитанный любитель хлебных корочек чуть не съехал вниз, на тёмное, засыпанное сухими ветками дно.

Тома смотрела на место, где раньше жили люди – наверное, это была финская деревня, – и чувствовала себя словно около старой могилы. Вокруг пересвистывались птицы, разгорался солнечный день, всё было исполнено жизни. И это весеннее ликование странным образом смыкалось, сливалось с ощущением смерти и тления. Как будто здесь, около засыпанных сухими листьями остатков жилища остались незримые тени ушедших в небытие людей. Словно они не хотели или не могли покинуть свой уже несуществующий дом.

Баронет вёл себя странно, тянул обратно в поле, даже скулил. Тома поспешила из глубокой тени на солнце. Она чуть не наступила на какой-то чёрный комок и вскрикнула, поняв, что это мёртвая ворона, с откинутым в сторону крылом.

– Бари, фу! Кладбище какое-то, Господи… – пробормотала Тома, радуясь, что выбралась на ярко освещённое, нестрашное место. – Кто же там жил, надо почитать… Вот плохо мы знаем историю тех мест, где живём, Бари, а надо бы. Всё-таки время – это не поток, который всё смывает, оно и болотом может быть, и омутом.

Они пересекли поле, посидели в высокой траве, вернее, Тома сидела, а Баронет лежал, удобно устроив тяжёлую голову на её ногах. Рядом качались бесчисленные медовые головки одуванчиков, а Тома гладила эту чудесную, невероятно красивой формы собачью голову, с плавным переливом от лба к влажному чёрному носу, рассматривала длинные белые ресницы своего любимца и вспоминала, как они пришли на это поле в первый раз. Тогда был летний июньский вечер, закатное солнце удобно устроилось прямо на черепичных крышах посёлка, казавшихся с поля игрушечными. Дул ветер, такой, который бывает только в поле – свободный, несущий ароматы всех трав и цветов за километры пространства. Баронет, подняв голову носом кверху, жадно нюхал запах ветра. В городе такого не было. С тех пор именно поле стало для Томы любимым местом, только там она видела и чувствовала, как земля без всяких усилий сливается с небом.