Юлия Парфенова - По весеннему льду

Каким-то незаметным образом стемнело, и они оказались совершенно одни на полоске светлого мокрого песка, между шумящими водами и тёмным лесом. Под осенним промозглым ветром длинные жёлтые травы с метёлками наверху шуршали как струя сыплющегося в гигантских песочных часах песка. Дело было в конце октября, очень быстро стало совершенно ничего не видно, и дорогу обратно к станции они забыли. Вроде шли обратно по своим следам, а пришли к какому-то пустому дому с разрушенной крышей. В довершение всех неприятностей начался сильный дождь, и совершенно растерянные, превратившиеся из уверенных в себе уфологов в мокрых и жалких крысят, они бежали по скользкой глинистой дороге, бежали наугад, лишь бы выйти к свету. Правда, Пашка держался на удивление уверенно, даже зажигал спички, пытаясь осветить свой удивительный уфологический компас, но спички гасли под дождём, а делать живой шалашик из рук Тома отказалась.

Им явно покровительствовал детский бог, потому что дождь затих внезапно, будто его выключили. И дорога изменилась; Тома ещё отметила её светлую гладкость, «лунная пыль» так она подумала; это завораживающее название она видела на обложке одной из книг, в шкафчике с фантастикой. Эта пыль или песок, он был очень мелкий, казался ненастоящим и слегка светился. Тома даже взглянула на небо, ища глазами луну, но небо оказалось чистым и нежно-фиолетовым. Никакой луны и даже звёзд. Подул лёгкий ветерок, запахло цветами и травой. Тома посмотрела на Пашку, а он глядел на неё.

Несколько минут они прошло шли, забыв, куда идут и зачем. А потом всё закончилось. Сначала потемнела земля под ногами, потом небо, а потом им в лицо опять зарядил мелкий моросящий дождь, с почти незаметной снежной пылью. И ребята ускорили шаг.

Прибежали они точнёхонько обратно к станции, несмотря на обилие поворотов и побочных троп, уводящих в страшную овражистую тьму. Уже на станции Тома попыталась начать разговор о лунной пыли, но друг смотрел в сторону и беседу не поддержал. Оба устали, замёрзли и промокли.

В электричке было светло, тепло и сухо – этого хватило, чтобы Пашка тут же заявил о своей гениальной топографической интуиции, а Тома радостно с ним согласилась. Правда уже через минуту Пашка обнаружил пропажу уникального прибора, который, наверное, вывалился на бегу из кармана, и замолчал в мрачном унынии до самого города. С ним случались такие странности, то он молчал часами, то вдруг злился, то хохотал невпопад. Но Тома всё это терпела. Она всегда с ним соглашалась, потому что иначе пропадало всё волшебство их общения. Тома чувствовала себя не в своей тарелке, когда он злился. Потому что дорожила им. Интереснее, чем с Пашкой, не было ни с кем. Ещё Пашка как-то очень легко говорил ей, чуть ли не с первого класса – я без тебя ничего не смогу. Это казалось Томе совершенно естественным, она тогда тоже не могла без него! Стоило ей посмотреть в глаза, прозрачные, цвета кофе или торфяной холодной воды – такая текла в речке около Томиной дачи, и всё в жизни казалось второстепенным, неважным, оставалось только то, о чём говорил Пашка.

Если в младших классах Тома ездила с родителями на море, и Пашка был ещё слишком мал, чтобы посылать ей корреспонденцию, то в средних всё изменилось. После пятого класса Томины родители, утомлённые бесконечной тоскливой летней перепиской дочери с томящимся в городской жаркой неволе Пашкой, который приносил им свои письма с рисунками ручкой и забирал Томины с вложенными акварельками, отправили её на одну смену в пионерлагерь. Отцу предложили путёвку в Политехническом институте, где он преподавал. Хотя сами родители были очень глубоко не уверены, что их замкнутое и стеснительное книжное чадо, взирающее на мир через круглые очки в пластмассовой коричневого цвета оправе (а выбора-то в те времена большого не было), будет счастливо в специфических условиях коллективного детского отдыха.

Детские воспоминания об этом лагерном месяце остались в памяти Томы смутным пятном печали, тоски по дому и первой абсолютно безответной детской влюблённости в молодого бородатого пионервожатого, как бог играющего на гитаре.

Ощущение, что всё будет не очень хорошо, возникло почти сразу же, когда округлые, похожие на пожилых тарахтящих жуков с множеством хронических заболеваний, автобусы с табличкой «Дети» остановились на грязноватой площадке около высокого забора с аркой прямо посреди сырого июньского зеленогорского леса. На арке было написано – «Лесная сказка». Почему-то это вполне себе милое название Томе сразу не понравилось. Очень уж портил «сказочное» настроение высокий забор. К слову сказать, уже в конце первой недели своего пребывания в лагере, она совершенно случайно прибилась к группе жаждущих свободы и острых ощущений сорванцов обоего пола и покинула территорию через удобную дыру в заборе, трогательно замаскированную кусками прислонённого к забору щита для волейбола, с проржавевшим напрочь железным кольцом. Между собой ребята так и говорили «лаз через кольцо». Гуляли беглецы недолго, узкая тропа вдоль забора граничила с оврагом, на дне которого чего только не валялось, резиновые покрышки, мусор, старый матрас… даже огромный бидон для непонятных целей, как для молока, только в пять раз больше. Тома таких раньше не видела. Пока ребята глазели на весь этот хлам, Тома тихонько вернулась обратно в лагерь и побрела к корпусам, на ходу срывая и засовывая в рот листики молодой кислицы, ковром устилавшей прошлогоднюю хвою под старыми елями. Рядом не было Пашки, а она не привыкла к приключениям без него. Это была самая настоящая ломка, только во взрослом возрасте Тома это осознала. Тогда она просто тосковала и хандрила, сама не зная почему.

Всё в лагере было словно настроено против неё. Утренняя зарядка в холодной сырости, когда солнце ещё не успело подняться, чтобы прогреть спортивную площадку с деревянными скамейками. Столовая, где около стола раздачи постоянно была лужа из липкой каши или пролитого компота. Туалет с белым кафелем, куда ночью выгоняли босиком бузотёров, болтающих и дерущихся в кроватях. Поднятие флага и маршировки по пыльному плацу, после которых песок набивался в дырочки сандалий, а ноги и руки долгое время не хотели нормально расслабленно шагать и махать. Всё это – в одиночестве, потому что две приятельницы, которыми Тома обзавелась, оказались не вполне надежными на поверку. Одна – помыкающая ею отличница, гимнастка и просто очень пробивная юная особа, другая – тихая дочка лагерного врача, с которой почему-то никто близко не сходился. Девочка как девочка, рыженькая, временами презрительно улыбающаяся обидчикам. Впрочем, дочка врача начала презрительно улыбаться и тоже перестала «водиться» с ней, когда выяснилась полная Томина неспособность нормально играть в пионербол. Отличница присутствовала рядом, но дружеского тепла не источала и частенько насмехалась над Томиной рассеянностью и неприспособленностью к бытовым проблемам. И тоже раздражалась от полного фиаско в отношениях Томы с пионерболом. Сама она била по мячу отлично, благо в лагерь ездила каждое лето со второго класса.