Татьяна Минченко - Лук на подоконнике и верба под столом

К моменту, когда ты, стуча зубами от утреннего озноба и недосыпа, напяливал приготовленные с вечера тёплые вещи и выходил на веранду старой дачи, всё уже было устроено. У двери стояли корзинки с ножиками и завёрнутыми в бумагу бутербродами. Несколько яблок из сада лежало на дне. А на столе был накрыт завтрак с горячим чаем, хлебом, маслом, сыром, колбасой и дымящейся в сковородке яичницей. Есть не хотелось совсем, но на раздумья времени не давалось: или ешь, или идёшь голодный. Каждая минута на счету! Встать в такую рань и выйти засветло считалось преступлением. Конкуренты не дремлют, и дать им опередить нас в грибном многоборье – недопустимо.

Спасал горячий сладкий чай, а за ним уже шла еда. От необычности ситуации, темноты за окнами и какой-то скрытой таинственности трясло, как в лихорадке. Мы – бабушка и её подруги – сестры тётя Нюра, тётя Маруся и тётя Мотя, у которых мы по пол-лета гостили в доме в Востряково, – не сговариваясь, вели себя, как заговорщики. Почти молчком ели, быстро уносили грязную посуду в кухню, пыхтя, напяливали резиновые сапоги, по-деревенски завязывали платки и, взяв корзинки, длинной вереницей просачивались к калитке.

Выйдя так же молчком на улицу, мы разом, как слаженная банда, поворачивали влево и направлялись в сторону леса. Выходили мы в полной темноте и только минут через двадцать-тридцать бодрого марша в промозглом тумане подходили к лесу в самый момент рассвета.

О, это было истинное волшебство! Как бабушки-подружки умудрялись так рассчитать время, чтобы мы могли первыми и уже засветло войти в девственный и, несомненно, полный грибов лес! В этом мы ни секунды не сомневались. Нежная розовая полоса над полем означала, что день будет солнечным. Но мы, дружно поворотившись задом к соблазняющей нас заре и встав к лесу передом, как лазутчики на спецзадании, внедрялись в чащу леса.

В одно из таких проникновений мы с бабушкой почти на самой опушке, одновременно увидели роскошный белый. Обе разом кинулись к нему, наклонились, а когда подняли головы, то обнаружили в полуметре от себя гигантскую голову с рогами. Это было настолько нереальное зрелище, что можно было принять его за голограмму. Только это видение громко сопело и смачно жевало, и от него ощутимо шла мощная волна тепла и запаха. Я до сих пор помню шевелящиеся лосиные губы, покрытые щетиной белых волосков, круглые блестящие глаза, бессмысленно обращённые внутрь существа, получающего истинное удовольствие, вздрагивающие уши, чуткие и пушистые внутри. Венчали все это грандиозное, соборного масштаба сооружение рога – взрослого, уверенного в себе и ничего не боящегося самца. Могучий зверь даже не пошевелился и не повёл не то что головой, но и глазом. Мне показалось, что он улыбнулся, показав частокол цилиндрических зубов доктора Ливси из гениального «Острова сокровищ» мультипликатора Черкасского. Он просто продолжал весело и сладострастно пережёвывать зелёную ветку, будучи полностью поглощенным собой. Это явление лося народу превзошло все доступные моему детскому воображению картинки и больше не повторилось ни разу.

Тем временем охота продолжалась. Постепенно воздух прогревался, и тело начинало блаженно оттаивать. А ещё через час ему становилось невыносимо в шерстяных носках и тёплых куртках. Носки снимались и засовывались в карманы, а куртки обвязывались вокруг поп.

В середине похода все дамы воссоединялись на солнечной полянке и устраивали пикник. По какому-то мистическому закону после перекуса грибы вовсе переставали попадаться, как будто мстили нам за предательство нашего правого дела в пользу неоправданного гедонизма. После жалких попыток вернуть удачу мы понимали, что пора поворачивать в сторону дома.

Идти назад было гораздо сложней, несмотря на светлый день и тёплое солнце. Кураж и задор, гнавшие нас в холод и тьму, уступали место слабости и неге. Тело вдруг начинало лениться, сапоги – тяжелеть с каждым шагом, корзинки – отрывать руки, куртки – тяготить своим жаром. Впереди маячила чистка грибов за огромным деревянным столом под старой яблоней.

Но это уже случалось после обеда и дневного сна, в который мои бабушки-подружки погружались на часок-другой. Как самая заядлая энтузиастка, я иногда одна успевала перебрать всю добычу до их подъёма, чтоб никто не мешал наслаждению и неторопливой медитации. Только дедушка, когда ему удавалось вырваться с нами на дачу, ревностно следил за мной. Под моим стремительным хирургическим ножом грибы только и улетали в миску с отходами. Мой наидобрейший дедушка не мог смириться с потерей трофеев и требовал спасения слегка поражённых червяками грибов путем их замачивания в соленой воде. На что я благосклонно соглашалась. С дедушкой было сладостно разглядеть внимательно каждый гриб, обсудить его привлекательность или недостатки, а некоторые, самые трогательные, даже поцеловать. Вечером кому-то из тётушек оставалось лишь нажарить на ужин сковородку с грибами и сковородку с картошкой, нарезать овощей и накрыть на стол. Непередаваемый аромат заполнял веранду и обещал эпикурейский ужин.

Сколько было собрано грибов – по большому счёту не имело значения, их никогда не бывало вдосталь. И часто по возвращении оставалась досада, что столь мизерный урожай, особенно в жареном виде, требовал таких усилий и целого дня хлопот. Зато каждый из грибных походов – это до сих пор одно из самых радостных моих воспоминаний.

Этот окрик учителя кого-то сделал заикой или трусом, а кого-то – оратором или актёром. Школьная доска главенствовала в классе, пульсируя наподобие чёрной дыры перед детскими глазами. Непознаваемая и непроницаемая, как сама бездна, она была ареной страстей. Выходя на авансцену и становясь перед тёмным экраном, каждый оказывался в центре внимания и бился за себя единолично, как мог. Результат всегда был непредсказуем: учительница прервала вопросом, кто-то скорчил рожу или чихнул, и ты уже сбился. Страх публично опозориться у доски сродни, наверное, выходу на сцену, с той разницей, что на сцену выходят добровольно, а к доске – принудительно. Редкая птица сама вызывалась долететь до доски ради спасения класса.

А с каким вздохом облегчения всех отпускал паралич после заклания жертвы у доски. Как будто вновь запускали видео после паузы: шепот, шорохи, возня, скрипы, ёрзанье сразу одушевляли атмосферу в классе. Из скульптурных и напряжённо застывших тела в секунду превращались в тестообразные и безразлично вялые. Было страшно обидно, что отдуваться у доски приходится тебе одному. Но такова школьная c’est la vie. Благо хоть линейкой по пальцам не лупили и на колени в угол не ставили, как в XIX веке, когда запросто могли выпороть ученика розгами, если он шел к доске чересчур медленно.