Николай Кетов - Закат. Re_Animation

Хорошилов всегда выпадал из подобных разговоров и в этот раз он погрузился в свои мысли: ему сейчас предстояла серьезная работа по гравитационным полям, решение которой каждый раз, будто в последний момент ускользало от него, оставляя неприятный осадок. И день за днём, будто находясь в трансе он, даже когда был в самом приятном для него обществе людей, которых многие бы назвали сумасшедшими, но именно тех, кто был для него наиболее комфортен он старался решить задачу, которую он ставил во главу угла. Для него это было основной целью, к которой он старался прикоснуться, но которая каждый раз ускользала от него именно в последний момент.

Он всецело доверял и Владимиру и Сергею, которые составляли костяк той команды, которая давала жизнь не только ему, но и его идеям.

Он, конечно понимал, что у каждого из них есть свои цели, ради которых они готовы столь же слепо идти. Но их цели и их принципы достижения целей не противоречили друг другу. Хотя он неоднократно задумывался над вопросом: если бы поступило предложение, которое бы гарантировало ему разрешение его задачи, смог бы он предать тех, кто ему близок, тех ради кого он променял семью – любимую жену с ребёнком, смог бы он предать их? И на этот вопрос раз за разом он отвечал отрицательно. И не по этическим соображениям. А потому что в этом случае это было бы не его решение. А он хотел именно сам решить это уравнение, эту формулу с сотней переменных, большая часть из которых является неопределимыми.

Клопов, который никогда не хотел сдаваться продолжал свой спор:

– Ну давай дуэль тогда, что если это такая имба ?

– Тащи комп и сыграем.

– Давай на твоём или мне домой ехать? – продолжал он неотступно.

– Свой никому не даю.

– Никому… – ухмыльнулся Клоп. Сергей ничего не смог возразить.

Страшно представить как еще каких то тридцать с небольшим лет назад, которые для кого-то могут показаться серьезным временным отрезком, ты буквально не мог дышать и несмотря на судорожные движения диафрагмы и зашкаливающий пульс не мог позволить своему организму получить достаточно кислорода для того, чтобы держать глаза открытыми и сделать следующий вздох.

Когда твои легкие на рентгене выглядят как одна сплошная каверна, когда врачи всех отделений, включая реанимацию стараются откреститься от тебя, лишь бы ты не умер у них на руках и не портил статистику, потому что все их методы заведомо обречены на провал, потому что у тебя уже тотальная толерантность ко всем антибиотикам, когда тебя выписали из твоей служебной квартиры, и выписка «на дом» означает выписку на площадь трёх вокзалов, а оттуда прямиком за 101 километр на покрашенную в зеленый цвет лавочку, где из подтрескавшегося лака которой виднеется жёлтый лак.

Ведь это именно тот момент, в который Владимир, собирая последние силы в кулак… А вернее сказать в глаза, потому как руками он уже не мог произвольно шевелить, как и прочими конечностями. Именно тот момент, когда он просто собираясь с силами иногда открывал глаза и из последних сил концертировал на ком-то взгляд, чтобы показать что он еще не умер, что ему еще не пора на утиль. Иногда, правда, при резком дневном свете из глаз катились слёзы, которых он стеснялся, но старался не моргать лишний раз, чтобы не тратить силы, каждая капля из которых не была лишней. Так как любое напряжение грозило усталостью которой он был не в силах противиться и неизбежно вело ко сну, в который он проваливался несмотря на все усилия. И с каждым закрытием глаз, время на которое он исчезал из мира, увеличивалось.

Даже в туманном сознании это было ясно. Просто глядя на смену обстановки палат в которых он находился: если сначала это было терапевтическое отделение госпиталя профзаболеваний в которое он попал прямиком из своего рудника в Узбекистане, когда находился еще в сознании, и даже смог доложить бригадиру о том, что второй раз за день теряет сознание несмотря на отсутствие негативных газов на дне шахты, в то время как другие участники бригады в полном здравии; потом какая-то специализированная палата, где собирались многие врачи, многие из которых, судя по всему были профессорами; далее просто трубка во рту внутри какого-то самолёта, когда он еще пытался что-то сказать, но тут же потерял сознание; потом еще больницы и больницы, где менялась только тоны стен палаты внутри которой он лежал и медперсонал. До тех пор пока он не попал в конечный пункт, который он видел более четырёх закрытий глаз, являющихся мерилом времени. Оттуда никуда не планировали его переводить. Скорее и планировали, но молодая врач, руки и серые глаза которой он запомнил старалась всеми силами отстоять его.

Однажды он даже заплакал во время спора Натальи, имя которой он узнал намного позже и какого-то солидного армянина с животом в белом халате нараспашку. То, с каким рвением она отстаивала её право попытаться применить еще пару терапий к его телу, которое уже все наотрез признали трупом. И то, насколько искренне она, не торопясь как остальные врачи из конвейера, проводила все процедуры начиная от измерения температуры, заканчивая контролем за забором анализов вызвали в его душе слезы, которые выливались через его глаза. Возможно, ей придавало это сил в борьбе за его тело.

Она отстаивала его перед всеми комиссиями, перед всеми врачами. На вид она была еще только выпустившаяся аспирантка, которая рьяно пыталась противопоставить личные амбиции нормам здравоохранения. И она старалась заботиться о нём как о своём ребенке, о нём- человеке который был ей чужд, ради которого она была готова положить свою, без сомнения, весьма перспективную карьеру, споря с начальством, терпение которого в отношении хороших кадров является хоть и большим, но не безграничным.

Он так и лежал в пустой палате, рассчитанной на четыре койки, единственным пациентом которой был он. Возможно это был карантин или обсерваторий, это он так и не уточнил, да это и не важно. Он знал что Она придет утром, проверить его состояние. Притащит медбратьев, которые нехотя поворочают его тело против пролежней, сменят пелёнки и катетеры, установят капельницы. Потом придет старая толстая медсестра, которая под её наблюдением возьмёт анализы, попутно рассказывая про своих детей и внуков, спрятав анализы в чемоданчик, уйдет подобно ковбою или бочке перекатываясь с одной ноги на другую. Наталья уйдет по другим пациентам. Но обязательно вернется. Каждое открытие двери в его палату – её приход и это время открывать глаза.

Даже в свои выходные, исходя из нерабочей формы в лице строго белого халата, нарядишвись в лёгкое голубое платье она приходит и смотрит за тобой, иногда рассказывает какие-то новости и делится с тобой как с другом. И смотрит не только за тобой, а за тем, чтобы младший медперсонал добросовестно выполнял свою работу. Думать что она влюбилась было бы опрометчиво и глупо. Это было ясно. Просто у человека такой склад взаимодействия с миром. Когда ты ради неё пытаешься сделать следующий вдох. Потому что видишь, что в мире остался кто-то, кто в тебя верит и кто от тебя не отвернулся. Но теряешь сознание, выплевывая в трубку остатки лёгких, пытаясь сделать глубокий вдох и последнее что видишь, как под её крики к тебе бегут люди в халатах и меняют трубку.