Сергей Монастырский - Сборник рассказов. Жил-был я

Все они были предварительно оценены и теперь, нужно было оплатить ущерб. Художники были довольно известные, и сумма была внушительной.

– А, что, Пьер? – спросил Валера.

– А он то причем? Мы с ним всего лишь партнеры, он в этой выставке не учувствовал, да и вообще вина – то моя! А, Пьер, кстати, в Швейцарии, сейчас я его обрадую…

Деньги Валера дал.

– Я тебя не совсем ограбила? – все же поинтересовалась Лола.

– Да, нет, немного осталось на счастливую старость…

***

Опять стоял жаркий июль, как тогда, теперь уже сорок лет назад. В квартире Лолы раздался звонок.

– Привет, Лола!

– Привет, Валер! Ты чего уже месяц не звонишь?

– А, ты чего?

– Да и правда, – засмеялась Лола.

– Может, встретимся?

– Давай!

– Слушай, ты помнишь, как когда – то, когда ничего из этой жизни еще не было, мы ходили по улицам с матрасом под мышкой …

– Ну да, я еще была в твоих ботинках…

– Ну вот, что-то ностальгия замучила. Давай еще так пройдемся?

– Слушай, Валера, – засмеялась Лола, – нам сколько лет?!

– Да и хрен с ним!

– А и правда хрен! – опять засмеялась Лола.– Слушай, а ты это серьезно? А где возьмешь матрас?

– Куплю!

Через пару часов Синявский уже звонил в дверь ее квартиры. В руках он держал свои старые зимние ботинки, а под мышкой перевязанный допотопный матрас.

– Я до последнего думала, что ты шутишь! – сказала Лола.

– Пойдем?

… По улицам Москвы шла странная пара: хорошо одетый пожилой мужчина с матрасом под мышкой, и красивая с ухоженной прической и модных джинсах женщина почему – то в мужских зимних ботинках с большущими шнурками.

– А куда мы идем? – спросила Лола.

– На вокзал.

– Мы куда–нибудь поедем?

– Да, куда–нибудь. Потом выйдем на какой – нибудь станции, и начнем все снова …

– Молодец! А на что мы будем жить?

– Ну, ты же Лол, знаешь. Я как–нибудь заработаю!

– Ну, да – сказала Лола, – знаю.

… Синявский протиснулся к окошку билетной кассы.

– Два билета на самый ближайший поезд…

– Куда?

– Все равно, лишь бы на самый ближайший.

… Поезд «Москва – Кишенев» постукивал по рельсам. Долго тянулась Москва, потом зеленые перелески, поля. Вагон был плацкартным. Лола молчала и улыбалась. Молчал и Синявский.

– Валер, – это все вправду? – все также весело спросила Лола.

– Ну, мы же уже едем!

– Ну да.

– Знаешь, я понял самое счастливое время, когда все только начинается…

– С матрасом, – добавила Лола. И спросила у проходящей проводницы:

– А когда первая остановка?

– Через полтора часа.

– А мы что, прямо на первой остановке выйдем? – удивился Синявский.

… Поскрипев тормозами, поезд остановился.

– Лола встала.

– Ну, пока! – она чмокнула Синявского в щечку. – Нет, правда, Валер, было весело.

– Пока, – устало сказал Валера,– где он сойдет, он еще не знал.

Вспоминать о прошлом Римма не любила. Ну, не то, что не любила- боялась, гнала от себя эти мысли, потому что сразу хотелось плакать. Было жалко, что все ушло, что жизнь проходит…

Нет, лучше об этом не думать! Но как не думать, когда сидишь, целый день в пустой комнате, уставившись в телевизор, задремываешь, просыпаешься, снова задремываешь…

Читать она уже не могла – плохо видела, уже за девяносто – что вы хотите!

Все разнообразие – перебраться на кухню, что-то покушать. Да вечером, по пути с работы, на полчасика забегает сын. Обязательно принесет продукты, что-то подправит, поделает.

– На полчасика

– Ты бы посидел, поговорил…

– Мам, извини, дела еще, в другой раз.

Другого раза ждать долго. Потому, хочешь, не хочешь, а вспоминать хоть и грустно, но другого занятия нет.

Вот, что удивительно – самое ослепительное счастье в ее жизни – это война.

Ну, восемнадцать же лет! Все что видела до этого – рабочий поселок в таежной глухомани, маленькая деревянная школа, и, слава богу, успела выучиться до войны. Деревянный же клуб, где протекала вся так называемая личная жизнь, строгая мама, куча запретов – туда не ходи, приди во время, пойди, помоги…

А, куда не ходи? За поселок и не выйдешь – тайга, да единственный большак, ведущий куда-то километров за пятьдесят, нет, не в город – в другой поселок. Вот и весь мир.

Ждала. Окончу школу – поеду учиться в город. Где этот город, и какой он – не представляла.

Какой город, какая учеба?! Через месяц после школы началась война. В те годы девять классов – все равно, что высшее образование. Ее направили на курсы, и через четыре месяца она была уже младшим лейтенантом. И вся ее юность, все пять восторженных девичьих лет прошли на войне. В одной и той же одежде – гимнастерка, юбка и кирзовые сапоги. Пистолет у нее был, но не разу за время войны она из него не выстрелила. Он был дан для самообороны, а не для победы над врагом. Врагов она просто не видела, так, из далека разве. Потому что служила она в войсках связи, а это были практически тыловые войска. Жили в окопах и в блиндажах, и, укрывшись, плащ- палатками в поле ночевали. Роскошью было провести несколько ночей в избах занятыми нашими войсками деревень.

Почему – то сама война, как таковая, не помнилась. В памяти ведь осталось самое лучшее. Как фотография, перед глазами встало озеро, с нависшими над водой ветками одуряющей пахнувшей черемухи и девчат ее женской роты, купавшихся в еще холодной воде, но все равно в какой – лишь бы отмыться от запаха пота. И хохочущие голоса ее девчат, бегавшие от радости неуемной молодости по ночному берегу.

Парни из мужской роты, залегшие в полукилометре под строгим приказом – не приближаться, подглядывали, конечно, кое-кто и в бинокль, но приближаться не решались.

И вдруг зычный голос невесть откуда появившегося майора:

– Отставить! Кто разрешил?! Смирно!

И нелепая картина девяти совершенно голых девчат, автоматически застывших по стойке «смирно» перед командиром. Некоторые от испуга, отдавали честь.

– Отставить! – сообразив о нелепой ситуации, скомандовал майор и отвернувшись, почему-то строевым шагом, исчезнул в кустах.

… А как пахло клевером в поле, когда ротный в ходе переброски, давал час отдыха!

Стрекочут кузнечики, кружатся бабочки, она лежала в траве и ромашки заплетала в косы

… Клещи? Какие клещи! Слов то таких никто не слышал. Может, не было их в то время? Мыши были. В первый год войны не кому было убирать урожай- все на фронте, вот они и расплодились. На фронте сотнями умирали от мышиной болезни. Она тоже боялась заразиться. А что делать? Приказано залечь и ты утыкаешься лицом в землю, и чуть ли не по тебе пробегают полевые мыши. Но бог миловал.

Хотелось любить. Просило сердце, изнывало. Молодость – то проходит.

Были, были романы! Сейчас она и не помнила их лиц. Молодые лейтенанты, солдатики, жаркие слова, рука в руке, неумелые поцелуи.… И больше – ни – ни! Война, какая любовь? А вдруг забеременеешь! Увольнение, позор! Может быть и трибунал – тебя, зачем на войну призвали? Родину защищать?