Сергей Монастырский - Сборник рассказов. Жил-был я

Какая–то длинная полоса годов «одиночества». Нет, нечего вспоминать. Да и давно это было. Забылось. А вот когда Сема ушел на гражданку…

За год до этого они, наконец, получили от части квартиру в центре города. Для военных была тогда такая разнарядка. Хрущевка, конечно, но квартира! И своя. Теперь на веки веков своя. Впервые Римма покупала мебель, сшила занавески, обставлялась, радовалась. Настоящее женское счастье.

Сема не участвовал – он – переживал переходный период. Но зато целый день был дома. Это тоже было необычно. И, по своему – счастье.

У сына тоже впервые появилась своя комната. Он начал приводить туда своих друзей, девушек.

– Бордель здесь устроил! – ворчал недовольный Сема.

– Лучше здесь, на глазах, чем по подъездам, – резонно увещевала его Римма.

Это была семья. И это было счастье.

Потом Сема запил. Потом также резко бросил. Потом пошел в горком партии. На прием к первому секретарю. В день приема по личным вопросам.

– А по какому вопросу – спросила секретарша, чтобы доложить.

– По личному! – рявкнул Семен и поднес к ее носу, стоящее на столе объявление: «Прием по личным вопросам».

Военных, тогда уважали, и первый секретарь дал кому – то поручение и вскоре Сему пригласили на должность заместителя директора по общим вопросам на крупный завод.

У Риммы тоже началась гражданская жизнь, которой никогда не было в военных городках. Совсем другая была эта жизнь. Не нужно было топить печку, как в избах, в которых они стояли на постое, или в офицерских финских домиках, в которых жили уже в более ста военных точках, грели воду, чтобы искупать детей…

Да, и сами дети, вернее – сын – уже вырос. Сын поступил в институт, жил в Москве, приезжал на каникулы и на лето.

Римма целый день оставалась одна, было скучно, тоже устроилась на работу. Образования и гражданской специальности у нее не было. Жена военного – вот такая у нее была специальность. Но повезло.

Наступили уже времена, когда в этой стране социализма появилось незнакомое слово – хозрасчет. Это были первые ростки капитализма, вернее – рыночная экономика и начальник управления местной промышленности наладил цех по индивидуальному изготовлению обуви.

Самуил Козакевич его звали. Еврей, конечно, а как же! Бог свел с ним Семена, и Римма стала администратором магазина, где эту обувь продавали. Продавали не всем – уважаемым людям. Потому что обувь эта делалась по образцу европейских моделей и резко отличалась от фабрики «Скороход».

На прилавке у Риммы стояли образцы – три модели изящных женских туфель и две модели мужских.

Уважаемые люди обращались к Козакевичу, он давал записку Римме, Римма тщательно снимала размер стопы уважаемого человека и через две недели выдавала заказ. А если кто заходил без записки, то ему объясняли, что портфель заказов забит на год вперед, так что заходите в бедующем году.

Импортной кожи у Козакевича было мало и на неуважаемых ее уже не хватало. Большинство «уважаемых», конечно, были евреями, но не потому что друзья Козакевича, а потому, как с удивлением узнала Римма, что в основном руководящие посты в больницах, заводах, институтах, занимали люди, плохо выговаривающие букву «Р».

С одной стороны, евреи в Советском Союзе были люди второго сорта, с другой – где ж их взять – талантливых, сильных руководителей?!

Римма обросла знакомствами, но они ей были, ни к чему. Знакомства нужны были Семе – или он не еврей?! Некоторые нужные знакомства превращались в дружбу, и не успела Римма оглянуться – в их жизни образовалась своя компания. Номенклатурного еврейства.

Римма в этой компании все больше молчала – стеснялась, да и разговоры были ей не очень понятны, зато Сема сидел за столом орлом!

Сыпал шутками, анекдотами, иногда вставлял еврейские словечки.

Вообщем, жизнь началась интересная, веселая. Римма была счастлива. Не сама по себе, а за Сему.

Всех иногда вспоминала Римма – и Залисов, и Шендеровичей, и Шнайдеров, где они сейчас?

Те, кто остался все-таки в стране, умерли. У каждого из них Римма была на похоронах.

Те, кто уехал со второй волной эмиграции тоже, наверное, уже умерли – ведь все были почти ровесники.

А когда умер Сема, из компании уже никого и не осталось. Или когда он умер, жизнь тоже умерла вместе с ним.

Здесь не то, что любовь, может, любви особой то и не было никогда, но вот жить без него она никогда не могла. Как он жил, так и она.

Если бы он был трактористом, то и она бы жила в деревне и спокойно чувствовала себя женой тракториста.

А впрочем, и этот период жизни Римма вспомнила как–то смутно. Может очень старая стала, может, слишком давно это было. А самое счастье, и это Римма, ярко, как будто это было вчера, вспоминала, когда родилась внучка.

Вот если оторвать этот листок из общей книги жизни, то это и есть та самая книга. Остальные листки, конечно, читать можно, но как–то уже и не обязательно.

Когда родилась внучка, к Римме пришла любовь. Ослепительная, неистовая. Отойдите все, никого больше не надо!

Первая любовь была в сорок пятом, вторая – внучка! И последняя. Теперь уже точно -последняя .

Да, конечно, когда–то был маленький сын. Но как-то это прошло почти незамеченным. В хлопотах, тягостях военных городков, нет, слабо это помнила. А внучка – это как будто к концу жизни – а тогда это было далеко не конец, родился вдруг ее собственный ребенок.

Сын с невесткой жили первое время в их квартире и потому внучка – маленький ангелочек – была действительно ей ребенком.

Ну, где- то после года, когда не надо было кормить ребенка грудью, невестка стала ходить по подругам, по знакомым, по своим делам, и слава богу! Семен и сын были на работе. И Вика целиком принадлежала ей. И это было счастьем! Она, конечно, ушла с работы – когда ребенок родился. Семен сам сказал:

– Римма, с работой заканчивай!

Разве узнать в нем теперь было когда-то вечно хмурого, сурового подполковника, когда сидя у него на коленях и поедая блины, внучка вытирала масляные ладошки о его волосы, приговаривая:

– У, волосики- хоросики!

Бабка и дед, сидя рядом, умиленно улыбались, и Римма подставляла к радости девочки и свою голову.

Счастье длилось лет пятнадцать. Последнее счастье их жизни, а Семиной последнее. Он, слава богу, так и умер счастливым дедом.

Сразу, после его смерти внучку у Риммы как-то незаметно отобрали. Девочка становилась уже взрослой, и ей нужно было не бабкино сю–сю, а современное воспитание.

Да и Римма после смерти Семена как-то сразу подряхлела, год не могла привыкнуть к его уходу. Вообщем, молодые родители внучку забрали. Нет, конечно, и они с ней и она сама приходила к Римме в выходные, всегда были в праздники, но внучка постепенно отделялась от нее, от ее жизни, да и занимала девочку ее собственная жизнь.