Александр Солин - Две повести

Распаленный внутренней борьбой самовнушения с внушением, я добрался до нужного места и остановил маршрутку. Салон был полон, но одно место нашлось. Не успел я шагнуть внутрь, как водитель нажал на газ, и машина понеслась. Пригнувшись и цепляясь за выступающие части интерьера, я пробрался в хвост и пристроился рядом с пожилым дядькой брюзгливого вида. Покопавшись в кармане, я достал деньги и отправил их в чужой карман, попутно обежав взглядом содержимое салона на предмет присутствия в нем подозрительных личностей.

На первый взгляд все было, как всегда: пассажиры, держась за что придется, раскачивали на ходу головами, подпрыгивали на кочках и дружно гнулись в ту сторону, куда шарахалась маршрутка. Избегая глядеть на других, они терпеливо и молча проживали отрезок жизни, длина которого равнялась количеству улиц до выбранной цели. В динамиках, как генетический код водителя похрипывал легкий блатничек.

У кого-то зазвонил мобильник. Сидящая напротив меня девица дернулась и достала из своих закромов трубку.

– Алле. Скоро. Минут пятнадцать еще. Уже звонил? Ну и чё? Ничё? Да ты чё! Во, блин, дает! А вчера-то сам мне чё говорил! Во, нахал! А сестра говорит – всю ночь им спать не давал! Чё это с ним? – затарахтела девица, не жалея чужих ушей.

Народ, как по команде, свернул головы в окна.

– Не говори! Ведет себя, как клочок бумаги на космическом ветру! – вдруг выдала девица.

Тут уж дернулся я. Да так, что толкнул плечом брюзгливого дядьку. Дядька завозился и забурчал. Не думая о том, что надо бы извиниться, я впился глазами в девицу, отыскивая в ее облике приметы коварного соучастия. Девица же, лаская глазами невидимого корреспондента, продолжала полоскать какого-то Ваську, которого черт угораздил запасть на ее голые коленки.

– Тоже мне – Дед Мороз в апреле! – бухнула девица.

«Ах ты, стерва тупая! Ах ты, клочок бумаги в проруби! И ты туда же!» – скрипнул зубами я, с ненавистью глядя на орудие пытки с накрашенными ногтями и деревенским акцентом.

– Да знаешь чё! Да пошел он, знаешь куда?! – взвыла напоследок девица и, не сбавляя оборотов, добавила в сторону водителя, – Мне тут, на остановке! – после чего сиганула вон. Пассажиры перевели дух.

Не успел я, однако, опомниться, как зазвонило вновь. На этот раз трубку достал сидящий спиною ко мне мужчина с аккуратно стриженым затылком.

– Я еду на маршрутке. Скоро буду, – сказал он культурным голосом. – Если может – пусть подождет. Нет, уговаривать не стану. Нет, не буду. Да мало ли что он хочет! Ты же знаешь – я уже давно ни во что не верю и ни на что не надеюсь. Только не надо мне не говорить, что я сплю и обречен!

Его слова вошли в меня, словно бур и там застряли. И дело было вовсе не в том, что он повторил мои мысли: ведь то же самое сделали мои дети и эта накрашенная дура! А дело было в том, как он это сказал: спокойно и убежденно!

«Да ведь это же… – ошпарило меня необыкновенной надеждой. – Да ведь это же, скорее всего, такой же бедолага, как и я!!»

Я даже забыл, что дал всему свету обещание ни на что больше не надеяться.

– Обожаю эти мобильники! Не надо в цирк ходить! Ох уж, эти девушки! Лучше бы они рот лишний раз не открывали! Вы знаете, тот, кто живет у раскрытого окна… – вдруг услышал я возле самого уха. Я вздрогнул и резко обернулся. На меня смотрел дядька-брюзга. От его прежнего выражения не осталось и помина: лицо расплылось в улыбке, глазки превратились в смеющиеся щелочки.

– Что? – машинально спросил я.

– Я говорю: тот, кто живет у раскрытого окна…

– Мне у светофора, пожалуйста, – услышал я в этот момент голос культурного мужчины с аккуратным затылком.

«Что? Кто? Где? Куда?» – заметался я меж двух мужиков, не зная, кто из них для меня важнее.

Машина заложила вираж – мужчина двинулся к выходу.

– Что – у окна? Кто – у окна? – схватил я соседа за плечо. – Ну, говори!

– У какого окна? – испуганно отшатнулся дядька, глядя на меня тупым небритым лицом.

Машина остановилась – мужчина вышел. Дверь закрылась – машина тронулась.

– Ну, ты сказал – «тот, кто живет у раскрытого окна»! А дальше что? – зверея от нетерпения, прошипел я ему в лицо.

– Не знаю я никакого окна! Нет у меня никакого окна! Чего пристал! Не, ну вы посмотрите! Окно, окно! Какое окно? – входил в раж поначалу ошалевший мужик.

Я навис над ним, сжав зубы от ненависти, едва удерживаясь, чтобы не заехать ему по роже. Дядька понял мое желание, вжался в сидение и прикрыл лицо рукой.

– Граждане! Помогите! – заныл он.

– Стой, кому говорю! – заорал я водителю.

Тот с испугу остановился, и я в обстановке всеобщего смятения вывалился наружу.

Не разбирая дороги, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться в галоп и жалея, что не прибил тупую небритую скотину из маршрутки, я ломился через людское ротозейство туда, где по моим расчетам мог находиться культурный мужчина.

По правде говоря, шансы найти его равнялись нулю. Лица его я не видел. Как одет – не разглядел. Но помнил закинутую назад руку с черной барсеткой, когда он, согнувшись, шел на выход. Ну и что – барсетка? Кто же из мужиков в наше новосодомское время не жеманится и не платит дань неистребимому пороку таким образом? Двинуться же он мог в любую сторону. Вот и выходит, что искать придется аккуратный затылок в стоге сена. Но попытаться необходимо. Тем более, что случай мой, судя по всему, был, действительно, редкий, иначе бы многие здесь сейчас бежали, размахивая руками, вытягивая шею и подпрыгивая на ходу, как я. Сколько мы успели отъехать – пятьдесят, сто, двести метров? Думаю, двести – максимум. Значит, где-то здесь.

Я осадил бег, остановился и стал озираться поверх чужих голов. Вокруг было оживленно, но не настолько, чтобы не различить в пестром потоке приличного мужчину с дамской сумочкой в руке. Если бы, конечно, он там был. Но его не было ни там, ни в другом месте. Нигде.

Еще бы – при таком количестве дверей, углов и поворотов! Сошел, свернул, нырнул – и ищи ветра в поле. Выскочил, проскочил, заскочил – и поминай, как звали. Где уж тут – среди такого моря бездельников, ротозеев и скучающих! Шагни в него, и оно тут же сомкнется, поглотив тебя вместе с особыми приметами. Я еще раз пожалел, что не дал в рожу небритому баламуту из маршрутки: имел бы сейчас хоть какое-то удовлетворение!

Остывающим шагом я дошел до угла массивного бурого здания, за которым, я знаю точно, начиналась и тут же заканчивалась уютная площадь, ну, скажем, Ленина, которую, однако, уже переименовали, но народ продолжал именовать по-старому.

«Да мне-то что… Пусть будет хоть площадь Барсеточников… Хоть Содомская… Хоть площадь Гоморры… Да хоть площадь Педер…» – заглядывая за угол, приготовился я плюнуть в бессмертную голубую душу и остолбенел: за углом, метрах в трех от меня, прятался киоск печатных продуктов, а в окошко его, склонив голову и будто нарочно выставляя себя напоказ, заглядывал аккуратно стриженый затылок! В закинутой за спину руке он держал черную барсетку.