Эдуард Дипнер - Гроздья Рябины

– А меня отпустят с моего завода?

– На это будет решение обкома партии. Выговоры по партийной линии есть?

– Есть строгий, с занесением.

– Это хуже, но постараемся убедить.

Герман так и не узнает, кто порекомендовал его Шерману.

В Южный город полетело радостное письмо: “Ты говорила, что приедешь ко мне на край света. Я нашел этот край!”

Темиртау – спутник Караганды, в тридцати километрах. Здесь разворачивалась крупнейшая всесоюзная стройка – Карагандинский металлургический комбинат с полным циклом производства, и для решения этой сложнейшей инженерной задачи в Казахстане заново создавались строительно-монтажные управления, тресты и министерства, строились производства инженерных заготовок и заводы металлоконструкций. На ударную стройку ехали специалисты с Урала, Сибири, Кузбасса. Шерман приехал в Темиртау из Новокузнецка, где работал на кафедре сварочного производства, был назначен директором недавно построенного завода и теперь собирал команду, которая будет поднимать завод. Люди съезжались разные, с разных мест, и Герман оказался самым молодым в этой команде. Для него так и останется загадкой, как решился Шерман поставить на руководство инженерными службами завода двадцатишестилетнего незнакомого человека? Но выбор был сделан, и Герман из кожи лез, чтобы оправдать доверие директора. А завод оказался совсем непростым: обширное и сложное сварочное производство, Герман его не знал, крупная кислородная станция – совсем незнакомая технология. А самое неожиданное – когда Герман посмотрел в чертеж, по которому работали рабочие, он там ничего не понял: строительные чертежи и технологии значительно отличаются от машиностроительных! Вот это влип! Главный инженер завода – совершенно некомпетентный и безграмотный человек!

Но сдаваться не было в его правилах. Выручило умение спать по четыре часа. Герман купил в книжном магазине толстенный курс “Металлические конструкции”, у механика кислородной станции взял курс “Производство кислорода”, штудировал их по ночам, и уже через неделю что-то начал понимать, а через две всё стало на свои места.

На заводе Германа приняли. Этот молодой не сидел в кабинете, как прошлый, которого Абрам Лазаревич уволил, а лез в каждую дырку. Когда на завод дали сложный заказ – купол Алма-атинского цирка, одел спецовку и две недели работал в цехе с бригадой слесарей, секретарша Клава ему прямо в цех бумаги на подпись приносила, и научил всех, как нужно делать. А в цехе оконных переплетов все переделал по-своему. Сам делал чертежи новых штампов, кондукторов и кантователей, заставлял механика Фролова, известного всем ругателя и баламута, крутиться, чтобы сделать все по его чертежам, учил рабочих работать по-новому. Зато потом стали делать вдвое больше, работать стало легче, и заработки повысились. Только одно было непонятно: живет с маленькой дочерью, как две капли воды на него, в детский сад ее водит, и в городе всегда с ней, а жены вроде как совсем нет. Спрашивали Елену Павловну, кадровичку, та сказала, что женат, только жена пока не появлялась. Заводские девицы пытались подбивать клинья и намеки строить, да все впустую, будто не понимает. Может быть, импотент? Тогда дочь откуда? В конце концов, повесили на него клеймо – сухарь, длинноногий, рыжий сухарь.

Герман с Лерой вселились в новую квартиру, однокомнатную “хрущевку” с совмещенным туалетом и крохотной кухней, на третьем этаже, с ванной, наполнявшейся рыжей теплой водой, припахивающей хлоркой, но это была их первая собственная квартира! Лера ходила в детский сад неподалеку от дома, Герман забирал ее вечером, после работы. Но положение руководителя обязывает, приходилось задерживаться на заводе, на оперативных совещаниях, партийных и профсоюзных собраниях. Он сидел тогда, как на иголках, мыслью о дочери, оставшейся в детском саду. Вырвавшись, бежал в детский сад и заставал ее в слезах, одиноко сидящую на скамейке.

– Всех забрали, я одна осталась, – жаловалась Лера, глотая слезы, – я думала, ты позабыл про меня и не придешь.

– Ну что ты! Как я могу про тебя забыть, просто на работе пришлось задержаться, я еле вырвался, и бегом к тебе, ну успокойся, – он начинал рассказывать что-нибудь интересное, веселое, и слезы высыхали. А утром нужно было рано вставать, к половине восьмого быть на заводе. Будить сонную дочь, впихивать в нее стакан молока с бутербродом, до конца не проснувшуюся вести в детсад, и целый день круговерть на заводе.

Они вместе сочиняли смешные истории и песенки. Распевали на мотив “Черного кота”:

Жили папа с Лерушей вдвоем

В Темиртау, двенадцатый дом,

Только песня совсем не о том,

Как мы вместе с Лерушей живем.

Говорят, не повезет,

Если папа опоздает на завод,

А пока наоборот,

Только папа постоянно Леру ждет.

Говорю я Леруше с утра:

Поскорей, собираться пора,

Только песня совсем не о том,

Как мы в садик с Лерушей идем.

Говорят, не повезет…

Зато в субботу Герман побыстрей заканчивал все дела, короткий день! и они бежали, чтобы успеть на автобус в Караганду, к бабушке.

– Ну что ты мучаешься с Лерой! – уговаривала его мама, – смотри, каким худющим стал! Оставляй Леру у нас, и нам спокойнее, и тебе легче.

– Нет, мам, мне так лучше, без Леры я совсем от тоски зачахну.

– Всё о ней, о Дине своей тоскуешь?

– Тоскую. Только вот с женой определиться нужно. У меня ощущение, что она скоро появится.

Она появилась, незнакомо, по-щегольски наряженная, с острым запахом духов, уверенная в себе.

– Вот, тебе повестка в суд. А то тебя застать никак не могут. Совсем заработался. То же мне, работник! И себя, и Лерку уморил. Распишись в получении.

Суд состоялся через неделю. Истцом была жена, ответчиком – Герман. В деле фигурировали какие-то письма, записки, из которых явно следовало, что этот негодяй разрушил семью, сошелся с другой женщиной и силой удерживает у себя дочь. Решение суда было очевидным: поскольку супруги живут раздельно, в неоформленном разводе, ребенка отдать матери, отцу разрешить свидания с дочерью по взаимной договоренности супругов.

– Ответчик, встаньте! – провозгласила суровая женщина за судейским столом, – Вам понятно решение суда? Предупреждаю Вас, что в случае невыполнения решения суда Вы будете привлечены к ответственности, вплоть до уголовной.

– А почему Вы не спросили мнения самого ребенка? – робко спросил Герман, – где ей будет лучше? И есть ли условия для ребенка у матери?

– Да будет Вам известно, – еще более строго сказала судья, – что по законам нашей страны, мнение ребенка учитывается только по достижении им десяти лет. Есть еще вопросы?