Елизавета Александрова-Зорина - Рюссен коммер!

– Многие написали тогда, что ты предать всех…

– Да. Я так себя и чувствую, слабой, всех предавшей. Мне стыдно, я не сплю ночами и плачу, но что я могу с этим сделать? Люди, которые это пишут, не были в подвале Следственного комитета, не лежали связанные на кушетке, им на грудь не плескали воду, чтобы ток бил сильнее. Я чуть не захлебнулась в собственной рвоте, так мне было больно.

Пернилла накрыла мою ладонь своей.

– Как твои ощущения, как ты ощущать себя сейчас тут?

– Я сегодня сидела на скамейке, курила, смотрела на прохожих. И думала о том, что никогда не чувствовала себя в такой безопасности.

– Ты здесь в безопасности, – закивала она.

– Наверное, только здесь поняла, что значит жить без страха. Не какого-то большого, уважительного страха, который сопутствует активистам в России, не страха того, что к тебе вломятся среди ночи или отправят в колонию по сфабрикованному делу. Нет, множество маленьких страхов, ежеминутных, сопровождающих тебя везде и во всём. Страх гулять в парке или в лесу, особенно если ты женщина. Страх возвращаться домой поздно. Страх пойти в гости домой к другу, которого знаешь много лет, ведь даже старое знакомство не убережёт тебя от приставаний или изнасилования. Страх быть сбитой на пешеходном переходе, страх быть избитой, страх забыть запереть входную дверь, страх, страх, страх. Я думаю, что любой человек из России чувствует то же самое. Это можно описать словами, хотя и трудно, но понять это может только русский.

Пернилла закивала, показывая, что не очень понимает, о чём я, но верит.

Я гуляла в Старом городе, разглядывая старые дома и узкие улочки, как вдруг кто-то меня окликнул по имени. Я обернулась. Подошёл мужчина, лет за пятьдесят, полный и лысоватый. Представился Сергеем.

– Я знаю, кто вы. Про вас писали в газетах. А я тоже, как вы, эмигрант. Политический.

– Политический? – оживилась я. – Кофе хотите?

Мы зашли в кафе на Стура Нюгатан, 31, Большой Новой улице. Несколько веков назад тут была пыточная, а теперь – обычное кафе с неплохим кофе и бельгийскими вафлями.

– Почему вы уехали из России? – спросила я. – Что случилось?

– Я уехал, потому что не могу жить при диктатуре Путина.

Я подумала, что он, возможно, издевается, и посмотрела на него внимательно. Но он был абсолютно серьёзен.

– Не можете жить при диктатуре Путина? – переспросила я.

– В последнее время стало совершенно невыносимо. Но вы же и сами всё знаете.

– И поэтому вы приехали в Швецию?

– Сначала в Италию. Но это был кошмар. Меня поселили с африканцами, в каком-то огромном спортивном зале, где на полу лежали матрасы. Там можно было находиться только ночью, а утром нас всех выгоняли. Я ночевал там только раз, у меня поднялось давление, и я пошёл в Миграционную службу, попросил, чтобы мне предоставили нормальное жильё. К тому же нас отвратительно кормили, и у меня всё время была изжога.

– Ну, это ж вам не дом отдыха… А что Миграционная служба?

– Мне сказали, что ничего не могут сделать. Я провёл там ещё неделю, затем потребовал назад свои документы и решил вернуться в Россию.

– Итальянская миграционная служба хуже диктатуры Путина?

Он, казалось, не услышал иронии.

– В России я получил новую туристическую визу. И теперь прошу убежища здесь.

– Но что вы говорите миграционным инспекторам? Почему Швеция должна дать вам убежище?

– Потому что я не могу жить при диктатуре Путина!

Я спешно допила кофе и попрощалась.

– На интервью в Миграционном агентстве я скажу, что знаком с вами, хорошо? – крикнул он мне вслед.

Потом по скайпу со мной связался Тамерлан Мусаев. «Вы ничего не знаете о Швеции. Я вам могу рассказать, что они делают с людьми». Я погуглила его имя и прочитала про угон самолёта в 1993 году. Мусаев с женой и новорождённой дочерью захватил рейс «Тюмень – Петербург», показав стюардессе «фенюшу», гранату Ф-1, и приказал, залетев на дозаправку в Хельсинки, направляться в Штаты. Но Финляндия и Штаты отказались принимать самолёт, а вот Швеция, на свою голову, согласилась.

Мусаев позвонил мне, и я увидела на экране рано постаревшего, осунувшегося человека.

– Мне тоже казалось, что Швеция – это рай на земле. Когда меня обманом выманили из самолёта, то все были очень приветливы. Сотрудники аэропорта, газетчики, правозащитники. Все улыбались. И еда была вкусная.

Я представила себе тот рейс, сумасшедший с гранатой в руке, его жена, бьющаяся в истерике, орущий младенец, перепуганные пассажиры.

– И камера была как в санатории, и мороженым кормили, и фруктами…

– А зачем вы самолёт-то угнали? 93-й год, границы открыты, лети куда хочешь.

Он не ответил, притворившись, что не слышит меня.

В газетах я прочитала, что Мусаева экстрадировали в Россию. Там ему дали 10 лет, из которых он отсидел всего 7, а жена вышла замуж за другого.

– Вот увидите, эта милая демократическая Швеция на самом деле имеет уродливое звериное нутро. Меня разлучили с семьёй, вышвырнули в Россию, где уже ждала тюрьма, из-за них я переболел туберкулёзом и потерял близких.

– Но вы же угнали самолёт…

– Поймите, Швеция только с виду санаторий, – вновь пропустил он мои слова мимо ушей. – На самом деле это концлагерь, в котором гнобят всех, кто не хочет ходить строем. И Швеция очень боится, что мир узнает правду о ней. Поэтому я хочу, чтобы мир знал правду. Вы должны рассказать эту правду, это ваш долг политического активиста.

– Я читала в газетах, что вы занялись телефонным терроризмом. Три раза из-за вас самолёты сажали.

Писали, что он отсидел за это в шведской тюрьме и получил запрет на въезд в Евросоюз на десять лет. Но каким-то образом он снова был в Европе, потому что звонил мне из Голландии.

– Швеция мне должна! Она должна извиниться передо мной, официально признав свою ошибку. Швеция сломала мне жизнь!

Я захлопнула крышку ноутбука, спрятав его под подушку, словно Мусаев мог оттуда вылезти.

Гудрун нашла мне комнату за 7000 крон в районе Эстермальм, недалеко от Карлаплан, у женщины по имени Ваня.

– В России Ваня – это мужское имя, – сказала я, пока мы искали нужный дом.

– Я знаю. Ванин папа любил Чехова и назвал её в честь «Дяди Вани».

Я волокла за собой чемодан с вещами, которыми уже успела разжиться за эти дни. Одежду купила на распродаже в H&M и Indiska, где было дешевле, обувь в Vagabond, и совсем уже почти слилась со стокгольмской толпой, если бы не смуглая кожа и тёмные волосы. Цены в Швеции оказались запредельные, а я не очень-то была осторожна с деньгами и обнаружила, что за неделю спустила треть всего, что у меня было.

– Ты должна быть больше ответственная, – сказала Гудрун. – В Швеции относятся к финансам очень серьёзно, здесь не принято быть, как это по-русски, кутилой, если у тебя нет на это средств. Нас этому учат в школе.