Елизавета Александрова-Зорина - Рюссен коммер!

– Ну, может, тихоня будет судьёй, скостит немного, – пыталась я пошутить.

– Ага, скостит она. Догонит и ещё раз скостит.

Мне стало нехорошо, на шее как будто сомкнулись чьи-то руки и стало нечем дышать. Я всеми силами пыталась не заплакать, это было так стыдно, расплакаться перед полицейским, хоть это и Петька, но я не сдержалась.

– Эй, ты чего, – Петька попытался погладить по голове, но в темноте неуклюже заехал пальцем в глаз. – Ну, прекрати, а?

Я вскарабкалась ему на колени, обхватив за шею, не знаю почему, может, просто много выпила, но очень захотелось, чтобы кто-то меня обнял. И он обнял, как тогда, на выпускном, когда мы оба напились и он решился наконец-то признаться, что я ему нравилась ещё с восьмого класса. Но через два дня я уехала учиться и больше не возвращалась.

Утром я проснулась с жуткой болью в затылке, во рту было сухо и противно, а затёкшая рука, которую всем телом придавил спящий Петька, почти не чувствовалась. Теперь, при дневном свете, я наконец-то разглядела его. Осторожно освободив руку, оделась и, стараясь не шуметь, потянулась к кобуре.

– Не смей, совсем дура, что ли, – открыл он глаза. – Если я сказал, что звезды не надо, это не значит, что у меня лишняя есть.

– Да я так. Извини.

Пошатываясь, я поплелась в ванную. Вода из-под крана оказалась с привкусом ржавчины, но пить хотелось невыносимо. От воды раздуло живот, а потом ещё и стошнило. Стоя перед зеркалом, я долго разглядывала отёкшее лицо и синяки под глазами, пока за спиной не вырос Петька, такой же помятый и заспанный.

– Я знаю, где переходить нужно. Только в лесу снега ещё полно, так что лыжи поищи.

– А что, говорят, погранконтроль усилили?

– Да, усилили, ловят периодически. Месяц назад вон двух пакистанцев поймали, и откуда взялись только. Но там дыр много, местами плохо охраняют – болота были, да высохли. Если что, скажешь, на лыжах пошла и потерялась.

– В конце апреля? Ты дурак?

– А что, у меня сосед неделю назад на зимнюю рыбалку поехал. С женой.

– И как?

– Ну как, провалились, конечно. На днях хоронили, – засмеялся Петька, но глаза остались серьёзными. – Ладно, проведём тебя как-нибудь. Только не вздумай моё имя светить. Тебе-то пофиг, а мне куда идти, если из полиции выгонят?

Он обнял меня, притянув к себе, и мне стало противно. От тяжёлого алкогольного запаха, от его грязных волос и щетины, больно царапавшей мне щёки, от того, что случилось ночью. Но я не решилась оттолкнуть его.

Петька задрал мне футболку и замер, разглядывая обожжённые соски. Потом снова натянул её на меня и принялся покрывать мелкими поцелуями шею и руки. Я смотрела на всё будто со стороны: потные тела, неловкие, резкие движения, мои ноги, торчащие за его спиной в разные стороны. Чтобы отвлечься, стала думать о том, как буду переходить границу. Когда – если! – окажусь на той стороне, нужно будет дойти до Салы, оттуда добраться до Торнио, там, через мост, до Хапаранды, потом сесть на поезд до Лулео, а оттуда – до Стокгольма. На моих мыслях о Стокгольме Петька застонал и обмяк.

Он сходил в магазин, принёс продукты, хлеб, сырную нарезку, кефир. Мы быстро поели, молча – говорить друг другу было нечего. Уходя, он сказал запереться и сидеть тихо, пока не вернётся за мной.

Я проспала весь день, мучаясь похмельем, и когда он вечером снова постучал, чувствовала себя немного лучше.

– Готовься, рано утром поедем. Зайду за тобой после ночного дежурства.

– Поедем? На чём?

– Увидишь.

Болело в шее и спине, я всю ночь не спала и прислушивалась: вдруг за мной пришли? Петька появился в шесть утра, только начало светать. Мы выпили травяной чай, оделись, присели на дорожку.

Лыжи я нашла советские, для детей, «Малыш», на которых когда-то училась кататься, зато с ремнями вместо креплений, и только одну палку. Петька посмотрел на всё это скептически, но, прочистив горло, промолчал.

У подъезда была припаркована полицейская «Лада» с синими номерами. Я вскрикнула.

– Тихо ты, – пихнул меня Петька. – Садись на заднее сиденье и пригнись.

Он открыл машину, и я, помявшись, всё же забралась внутрь. В салоне было очень холодно, на полу валялись пустые банки от энергетика и мятые шоколадные обёртки. Петька включил радио, заиграла музыка, какая-то дурацкая песня.

«Я прошу тебя, перестань,

Ты стреляешь из автомата.

Попросила тебя – оставь,

А так влюбилась, сука, сильно!»

– Выключи этот бред.

– Да это моя любимая, – сделал он ещё громче.

Мы выехали за город, в сторону озера Гирвас. Когда дома кончились, я смогла разогнуться и сесть удобнее. Прижавшись лбом к холодному стеклу, смотрела на лес за окном, грязные снежные сугробы и потрескавшийся лёд на озёрах. Снег тут обычно до мая не сходит.

Увидев посреди дороги мужчину в охотничьей одежде, Петька притормозил.

На обочине был припаркован танк, только без пушки. Мужчина подошёл ближе, и я узнала Петькиного отца.

– Я же просила тебя никому не говорить обо мне, – втянула я голову в плечи. – Никому.

– Батя тебя вот такую помнит, – Петька поднял руку на метр. – Забыла, что ли, как он тебя на спине катал?

Петькин отец открыл мою дверь.

– Вытряхивайся.

Я вылезла, испуганно глядя на него снизу вверх.

– Это танк?

– Дура, тягач это. Давай внутрь.

– Шутите?

– Лезь, говорю, быстро. Через люк лезь, дверь не открывается.

Я посмотрела на Петьку, но он только кивнул, мол, не спорь, полезай. Я кое-как забралась на броню и неуверенно заглянула внутрь через откинутую крышку люка.

– Мы что, штурмом границу брать будем?

– Лезь, сказал! – рявкнул Петькин отец, и я полезла.

Внутри было тесно и холодно, всюду лежали инструменты, лопаты, мешки. Петькин отец спустился следом и сел в кабину.

– Нам эту мотолыгу воинская часть списала, – сказал он, заводя мотор. – Для поискового отряда.

– А что вы ищете?

– Самолёты сбитые, те, что после войны до сих пор лежат. Немецкий вот нашли осенью, с лётчиком внутри. Там, в мешке, рядом с тобой.

– Кто? – вжалась я в железную стену. – Кто в мешке?

– Кто, кто, – раздражённо прикрикнул он. – Лётчик в мешке.

Я покосилась на чёрный мешок, совсем небольшой, не больше, чем пакет для мусора. Удивительно всё-таки, что все мы, и я тоже, когда-нибудь поместимся в таком мешке.

– Короче, тряпку видишь? Она грязная, но другой нет. Ложись на пол и прикрывайся. Я скажу, когда вылезать. – Мы ехали через лес, внутри всё ревело и грохотало, и Петькиному отцу приходилось орать. – Доедем до места, где контрольно-следовая полоса без колючки. А дальше ты сама.

Я легла на пол, стараясь не смотреть на чёрный мешок, взяла тряпку, всю в грязи и налипшей высохшей траве, и натянула на себя. Тряпка пахла болотом, землёй и сыростью. Наверное, на неё складывали кости и разные вещи, найденные металлоискателем, оружие, пули, фляжки, продырявленные каски. Я вдруг подумала, что не успела попрощаться с Петькой, даже не обняла его напоследок.