Тенгиз Maржохов - Каверна

Эмоционально, ментально я чувствую принадлежность к своему народу, но выражать языком не могу.

Отец никогда не говорил с нами на родном языке, как будто не считал нужным, чтоб мы знали его язык. В село, как многие живущие в городе, мы не ездили, связь с землей была потеряна у нашего семейства. И результат всего этого – космополитизм.

Я не чувствую себя полностью кабардинцем, я не чувствую себя осетином, я не чувствую себя русским. Кто я? Вобравший все понемногу.

Пропасть, духовная пустота делала меня беспомощным во многих вопросах жизни. И теперь это мешало в общении с Мариной. Я припомнил, что как-то она развозила таблетки и я начал разговор с ней.

– Как дела, Марина? Все хорошо?

Она коротко бросила.

– Та-а! – что-то среднее между русским и кабардинским «да».

– Как выходные? Хорошо отдохнула?

– Та-а! – отвечала она резко и по-детски.

Я расплывался в улыбке, а она катила тележку дальше.

Однажды, проходя мимо сестринской, я увидел Марину… Она сидела за столом и что-то писала. Я зашел.

– Привет, Марина!

– Привет, – ответила она.

Я прошел к столу и присел напротив.

– Что делаешь?

Марина вздохнула, положила ручку и сняла маску с лица.

– Почему ты избегаешь меня? Я хочу поговорить, а ты как будто боишься?..

Марина встала из-за стола. Подошла к раковине, открыла воду и начала мыть руки.

– Я разочарова-алась в мужика-ах! – проговорила она.

Я невольно рассмеялся, так забавно она это сказала.

– Почему?

– Все мужики пьяницы и наркоманы.

– Я не такой.

Марина смотрела на меня покачиваясь, подыскивая слова для ответа.

Тут показалась Роза, подняла крик и выгнала меня из сестринской, как козла из огорода.

Я пошел дальше, размышляя над словами Марины. Ей всего двадцать три года, что-то рановато она разочаровалась в мужиках.

У неё был несчастливый опыт – она была разведена и воспитывала дочку. Муженек её бывший, по рассказам, наркоман любитель и амеба обыкновенная (мне показывали его), представлял жалкое зрелище.

Марина – кабардинская красавица, кровь с молоком, белокожая, румянощекая, с большими карими глазами, тонкими бровями, маленьким аккуратным носиком, пухлыми губками и жемчужными зубками. Цветок Кабарды! Вобравший дух прекрасной Сатаней. Кровь и соль этой земли.

И этот цветок сорвал и бросил какой-то невежа, быдло, неспособный понять пагубность своего поступка. И среда способствовала этому, лишь бы выдать замуж, лишь бы как у всех. Важнее форма, чем содержание.

И получается такая картина – медсестры, за редким исключением, разведенные матери одиночки. Неудовлетворенные женщины, побывавшие неудачно замужем, злые и раздражительные. И вместо теплоты и понимания, от них веет черствостью и безразличием.

Да, медсестры тоже люди. Они работают за смешную, как сами говорят, зарплату. А жизнь тяжелая, проблемы: семья, дети, детсад, школа, свадьбы, похороны. Хочется и самой выглядеть… Какие тут больные?

Я-то их ой как понимаю и пытаюсь поменьше надоедать и от них зависеть.

Принес как-то Марине в процедурный кабинет веточку цветущей алычи. Красота! Сказал, чтоб в воду поставила, глазу приятней и аромат по кабинету. Марина смотрела на меня из-под медицинского камуфляжа, тыльной стороной ладони чепчик поправляла устало. А в глазах ни благодарности, ни удивления. Наверное, подумала: «Вот ещё ухажер нашелся?! Ты б встретил меня после работы. Посадил бы в теплую машину. Помог бы забрать дочку из садика. Покормил бы вкусно в приятном заведении. И так постоянно. Тогда бы я посмотрела на тебя по-другому».

Тем не менее я продолжал оказывать безобидные знаки внимания. Но точек соприкосновения не находилось. Я был голодранец, бродяга, босяк, да ещё больной. И перспектив с Мариной не было никаких.

11

Наступил апрель месяц – время, когда все цветет! Алыча, вишня, абрикос, яблоня, украшают землю своим цветом!

Помню, еще в школе в это время года особенно не хотелось просиживать уроки в пыльных классах. Душа рвалась во двор, на природу. Что-то таинственно-манящее рождается в апреле.

И остро чувствуется неполноценность жизни легочному больному. Нет легкости в груди, одолевает тягостное чувство, не видно конца и края недугу, который незаметно забирает из тебя силы.

Я часто смотрел на руки, как на чужие, в них не было былой силы, под вечер они высыхали и кровоток пропадал. Это не мои руки, – говорил я себе и думал, – неужели нельзя победить эту заразу – чахотку?

Но панические настроения не к чему, нужно бороться, видеть позитив во всем, а где его нет – создавать самому. Только так и никак иначе.

В «Дубках» недалеко от больницы был большой яблоневый сад. Он переходил с холма на холм и терялся где-то в предгорьях. Еще в феврале, когда было мало снега, я ходил гулять в сад, поднимался на холмы. От нагрузки чувствовал каверну, она тянула, как черная дыра, под ключицей. Но даже это не портило впечатление от прогулки. Просидев всю молодость в каменном мешке, научишься ценить возможность бывать на воздухе.

А в начале марта я ходил в лес у нас на «Горной» (район Нальчика). Раньше, когда в детстве мы приходили за вербой, можно было за полчаса дойти до леса. И стоять на пыльном шелестящем ковре прошлогодней листвы, через которую пробивались первые фиалки и ландыши.

Теперь же город вторгался в природу, застраивался глубже и глубже. Становилось жалко, что в недалеком будущем до леса будет не добраться, по примеру мегаполисов, где клочок зелени роскошь. И придется скучать по времени, когда входил в весенний лес и вороны оповещали округу карканьем. Сойки подхватывали и несли гомон во все стороны. Кружились орлы над холмами, плывущие в просторе, растопырив оперенье крыльев, как пальцы.

Зарядившись солнцем, ароматом весеннего леса, пеньем птиц, выходишь с букетом вербы и чувствуешь, как пульс города приближается: перестук строек, шум трассы проникает в тебя. Взрывается, бьёт по ушам пылящим грохочущим железом – грузовиком, дышащим вонючей соляркой. И стук женских каблуков по асфальту, а главное, сами люди, пугают душу побывавшую в лоне природы. Ты идешь по городу и не понимаешь его суеты. А город не понимает твоего романтизма. Вдруг бабушка кричит, стоя у подъезда:

– Парень, сынок, дай веточку вербы!

– Пожалуйста, бабуля.

– Ой, спасибо, – бережно берет раскидистую. – Тоже пойду, посвящу.

Теперь для меня был первый апрель и я не мог усидеть в палате. Хотелось как можно больше времени проводить на природе, душа рвалась к теплу и солнцу.

Сад расцвел и представлял прекрасное зрелище! Белое и розовое цветение гармонировало с народившейся зеленью. Ковер, по красоте с которым не сравнится ни один персидский, устилал подножие главного кавказского хребта. Горы играли на весеннем солнце, переливаясь фантастическими гранями, как огромный бриллиант, обрамленный цветущим садом. Ветер легкими порывами надувал свежесть и звал куда-то, дурманя всеми оттенками весеннего букета. Белые кучевые облака замерли в причудливых формах на краю голубого и глубокого, как море, неба. Если есть рай для человека, живущего в этом краю, он выглядит так.