Вера Некрасова - Все, что я любила

Время, время мое, растягивайся и замедляйся! Спешить нам некуда!

13

lovehate

– Отпусти меня, Пермь!

– Сначала ты отпусти меня, Светос!

Вера Некрасова, Лана де Ириарте, Светлана Асхатова, Светос, Светильник, Светозавр – видите, вас так много! А я – один!

– Света, ты помнишь, тот тягучий год, время суеты и смуты? Когда все было размыто и перемешано, как краски в картине Моне «Ватерлоо»? А в воздухе густым сигаретным дымом висела тревога и страх неизвестного – густой, хоть ножом режь.

Как мы в тот год, в ту долгую зиму, перебрав по крупицам наши счастливые воспоминания, в малейших деталях рассказав о них друг другу, рассматривали каждую из них, приближая к окну, на тусклый зимний свет, поворачивая гранями, отчищая от шелухи.

А перебрав, не нашли ничего лучше, как дробить эти крупицы-воспоминания еще мельче – в волшебную пыль.

Чтобы затем, ссыпать ее в холщовый, с красной татарской вышивкой, мешочек. И уехать в Ильин день далеко-далеко за город, возможно туда, где когда-то жили вогулы с горящими глазами? Так далеко, чтобы добраться туда можно было только к ночи.

Там, в глухом местечке, оставив скудные вещи в деревянном доме у какой-нибудь восьмидесятилетней Параскевы Пятницы, выйти в дикое поле, ночью, когда уже воздух жадно всасывает, как диковинку, сигаретный дым, и, раскрыв мешочек, пустить волшебную пыль по ветру.

Выдержать паузу, выкурить последнюю сигарету. И уйти, по росе, не оглядываясь, навсегда с того поля. Говоря в последствии что-нибудь этакое:

– Время стерло воспоминания в волшебную пыль, а ветер – развеял по свету!

Так вот, что ты делаешь второго августа?

«Райский сад» – так, оказывается, называется парк рядом с прудом в Мотовилихе. Рядом с местом, где я выросла.

Для меня в детстве он был, скорее – «адский сад». Там сидели наркоманы. По нему было тоскливо, одиноко и страшно ходить.

А он, оказывается, – «райский!»

Также, как и буквы на Каме: «Счастье не за горами!»

Но мой личный опыт полностью опровергает это утверждение! Счастье, – в моем случае! – именно что за горами!

Еще Антон Чехов в своей пьесе «Три сестры» красноречиво намекал на тоже самое. Именно Пермь угадывается как место жительства трех сестер, где они непрестанно повторяют:

– В Москву! В Москву!

Только уехав в дальние страны, я нашла дорогу к себе. И по-другому взглянула на город детства, на Пермь.

Да, я понимаю, что дело, скорее всего – не в городе, не в месте, а в самом человеке, в его внутреннем образе города. В Перми у меня есть друзья, которым там очень хорошо живется. И они счастливы именно в Перми. Но я рассказываю о моем личном опыте. И моя жизнь в Перми не всегда была радостной.

В Перми меня никогда не покидало чувство тревоги. Все время нужно было чего-то опасаться, остерегаться.

Никогда и нигде больше мне не было так страшно. Как будто в любой момент из-за угла мог выскочить кто-то, кто сильнее меня, и утащить в неизвестном направлении.

– Несет меня Лиса за темные леса! Котик-братик, приходи, пом

оги!

Только у меня не было ни Котика-братика, ни родителей.

И я постоянно ощущала свою беззащитность. Нужно было быть очень осторожной, а лучше – невидимой. Как бы чего не случилось! Как бы чего не вышло!

А если случится беда – никакой поддержки не жди. «Сама виновата», скажут.

В Перми у меня был страх просто выйти из дома. Подъезды в домах были в моем детстве такие страшные, темные. Что до выхода на улицу нужно было преодолеть еще этот страшный коридор. Не удивлюсь, если у кого-то моего поколения были точно такие же страхи.

У всех тогда начали появляться железные двери. За ними можно было укрыться от «упырей» и «вурдалаков». Можно было работать, не выходя из дома, под защитой гладкого, холодного металла!

Я отчаянно завидовала тем, у кого были свои личные квартиры, защищенные металлическими дверями от любой нечисти! У подруги Светы, например, была такая квартира. В высоком тереме – в доме на Слудской горке!

Живет Света в тереме. В терем тот сначала нужно попасть, набрав код: «48»

Потом в лифте подняться на восьмой этаж. А потом пройти через железную дверь, и дверь обычную. Там уже мне ничего не угрожало!

Там Света принимала гостей на кухне. Вот бы и у меня была своя квартира! Своя кухня!

А на улице, даже если идешь по делам днем, все равно нужно было быть очень внимательной. Как-то я переходила дорогу у Драм театра. И прямо на меня, не обращая внимания на зеленый свет светофора, ехала женщина на джипе.

Наверное, высокая посадка и высокое социальное положение мешали обзору. Кто-то там дорогу переходит, какая-то букашка?

Постоянное ощущение тревоги. Как мы с друзьями говорили про это «местное явление»: приехал в Пермь и «палево» – ощущение тревожности – включилось само, как подключается домашний вай фай!

Может быть, это ощущение потому так сильно именно в Перми, что в Пермском крае со всех сторон зоны?

А во время СССР – еще и особые лагеря для политических заключенных. Не знаю. Но как сформулировал мой друг- художник, ощущение это – «региональное, энергетическое», и о нем знают многие пермяки.

В Перми никому не надо объяснять, что такое «розочка». Это когда бутылка разбивается об стену здания, или о дерево. И из ее горлышка и торчащих из него осколков получается опасный, острый «цветок» – «розочка!».

Моя подруга Света, гуляя ночами по Комсомольскому проспекту с юными кавалерами, никогда не допивала пиво до конца:

– Если кто-то нападет, хлопну бутылку об стену, сделаю розочку! Попробуй, подойди!

Как будто все время могло что-то произойти. Что-то нехорошее. Но, к счастью, обычно случалось хорошее!

Но это чувство постоянной тревожности впервые покинуло меня только в Азии. Там было совсем не страшно, даже ночью одной. Это было таким новым, таким приятным чувством. Мир, оказалось – безопасный и добрый!

Сейчас странно, но всю жизнь мне казалось, что мое детство было ужасным. Сейчас уже я так не считаю.

Современные психологи «учат» нас думать, что во всем виноваты родители.

Но я уже не согласна. И многие тоже перестают так думать, особенно когда сами становятся родителями.

Родители любили, как умели. И как могли. И делали все, что могли.

Они сами были, так называемыми, послевоенными детьми.

Многие годы я помнила о детстве только плохое.

И вот недавно, из завесы детского беспроглядного одиночества, тоски, грусти, и других невеселых слов, вспомнилось нечто иное.

Вдруг вспомнилось, что у нас дома были качели!

Мы жили в деревянном доме рядом с заводским прудом. Напротив дома был диспансер для алкоголиков. Алкаши всегда были тихие и безобидные, придавленные чувством вины. И выглядели, в целом, как обычные потерянные забулдыги.