Дж. Могвай - Прометей

– Например?

– Вы не хотите мириться с нынешним режимом и его порядками.

– Почему вы так решили?

– Обычно человек, довольный миром, не углубляется в его устройство. Блага всегда воспринимаются как данность, а невзгоды – как ужасная несправедливость, природу которой так хочется понять.

– Отчасти вы правы… – отрешённо согласился Макс и задумался.

– Поэтому вы тут? – участливо спросила Анна, выдержав паузу.

Макс вышел из-за стола. Его движения казались резкими и угловатыми. Он открыл штору и стоя в полосе вечернего света, произнёс:

– Если вы полагаете, что я просто убежал от каких бы то ни было проблем, то вы глубоко заблуждаетесь, – слова звучали отчуждённо.

Анна подошла к нему и доверительно взяла за руки:

– Почти каждый от чего бежит… Или от кого-то Я вижу, что вас не отпускает прошлое. Это тяжёлое бремя, но, если его разделить – оно станет легче. Открыться малознакомому человеку всегда легче, чем старому другу. Вы можете мне довериться.

Макс внимательно посмотрел ей в глаза, метаясь в нерешительности.

Она чуть сжала его руки.

– Я даже не знаю с чего начать, – выдохнул он.

– Тут всё просто, – ободряюще улыбнулась она, – Начните сначала.

Макс молчал, подбирая слова. Анна не торопила, понимая всю значимость происходящего.

– Этот путь был настолько долгим, что его начало почти невозможно разглядеть, – произнёс он скрипучим голосом и прочистив горло продолжил, – думаю первым шагом было начало поры осознанности. Прошло уже много лет и обнаружить момент подлинного катарсиса можно лишь идя в темноте наощупь.

Всю юность я провёл в пресном благополучии, лишённый необходимости думать. Почти все мысли ускользали от восприятия. Кажется, что они где-то были… в глубине меня, но никогда всплывали на поверхность, не обретали крепкой словесной формы. Я скорее чувствовал, нежели думал. Но тогда и сами чувства были неразвиты. Вам знаком термин «синкретизм»? По сути это синоним «нерасчленённости», определяющей неразвитое состояние. Как искусство на первоначальных стадиях человеческой культуры, когда музыка, поэзия и танец были не отделены друг от друга, так и мои эмоции определялись лишь чёрным и белым. Я тогда не мог увидеть ни оттенков, ни полутонов. Гнев мог вместить в себя ярость, раздражение, презрение, а любовь воплощала симпатию, трепет, уважение и восхищение на грани раболепства.

Необходим был толчок для начала собственного эволюционирования, а после пример для сравнения и время для анализа.

Холод Крайнего Севера пробудил моё сознание, успевшее раствориться в сомнительных развлечениях. Думаю, это можно назвать первым шагом в становлении личности, которая сейчас перед вами.

Мы с сослуживцем были в бескрайней снежной степи на условном посту. Это не было типичным караулом парка боевых машин, не было посменной охраной складов с боеприпасами. Нашей задачей была фиксация проезжающей военной техники на полигоне. Машине надо было проехать из пункта «А» в пункт «Б», а мы стояли между двух тачек, чтобы никто не срезал. Это было отличной задачей, ведь не надо было ничего делать. Не надо устанавливать огромные брезентовые палатки на промёрзшей каменистой земле, не надо разгружать грузовики с дровами или патронами – стой да наблюдай. А самое главное – не было никого из офицерского состава, а то бы и в чистом поле у нас появились неотложные задачи. Мы были совершенно одни.

Днём было относительно тепло и мы наслаждались столь сладким и желанным отдыхом. Сон солдата в высшей степени неприхотлив и чрезвычайно бдителен – едва услышав приближающийся рёв двигателя, мы уже были на ногах и записывали номер БМП или танка огрызком карандаша, но в тех краях световой день короткий до неприличия и наше нехитрое счастье закатилось за горизонт вместе с кровавым диском солнца.

Сразу же стало зябко.

Чтобы согреться мы выкопали в снегу колею и ходили по ней туда-сюда, но ни это занятие, ни дырявые валенки не помогали.

Холод крепчал.

В темноте с большими промежутками проехали две машины и тьма окончательно сомкнула свои объятья. Лишь свет колючих звёзд рассыпался тусклыми искрами по хрустящему снегу.

Резкие порывы ветра катили снежинки по иссиня-белому насту.

Холод притуплял чувство голода и безжалостно забирался под потрёпанный бушлат.

Конечно, было бы разумно развести огонь, но на этом пустыре не представлялось возможным разыскать даже чахлое деревце. Лишь где-то вдали равнодушно колыхались верхушки вековых деревьев.

Эффективность нашей ходьбы приближалась к нулю. Мы начали приседать и отжиматься – это был единственный шанс хоть как-то согреться. Но голод, казавшийся не столь существенным всё же делал своё дело и вскоре ноги стали подкашиваться, а руки не могли разогнуться.

– Помню пару лет назад отдыхал на морях, – отдуваясь, произнёс сержант, продолжая приседать, – там прямо на пляже стояла палатка, в которой прямо у тебя на глазах жарили чебуреки в раскалённом масле… с сыром, бараниной или сразу и с тем, и другим.

Голод так и распалял воображение: тесто, румянящееся в шкварчащем масле…

Я ощутил болезненный спазм в желудке.

– Прошу, только не надо гастрономических подробностей, я бы многое сейчас отдал даже за утренние макароны с опарышами, – ответил я.

– А мне, – сержант смачно сплюнул пенистую слюну, – пришлось руководить этими проклятыми сборами. Часть роты попряталась, чтобы не ехать на полигон, что некоторых пришлось за ноги из-под «шконок» выдёргивать, потом получил эти чёртовы палатки… так и не поел… вот скажи, Макс, оно мне надо?!

– Когда проехала последняя БМП? – проигнорировал я поток причитаний, остановившись чтобы отдышаться.

Он тоже остановился, тяжело дыша засучил рукав и прищурившись посмотрел на хлипкие часы:

– Что-то около двух часов…

– У меня складывается ощущение, что в суете они забыли о нас.

– Я думал об этом. Эта мысль пугает, – сержант нахмурил брови, из-под которых на секунду блеснула ненависть ко всему миру. – До наших около тридцати километров. При всём желании похлебать перловки – нам не добраться – снег слишком глубокий, а последние снегоступы зав. склада пропил ещё лет двадцать назад, если, конечно, они вообще когда-нибудь там были.

Этот смиренный фатализм вселял подлинный ужас. Я впервые осознал, что моя жизнь вовсе не застрахована от смерти. Не чья-то, а моя!

– Давай попробуем добраться до тех деревьев, – я указал на тёмную гряду, качавшуюся вдали.

– А если за нами всё же приедут? – он посмотрел на меня испытующим взглядом.

– Если они не сделают этого прямо сейчас, то, боюсь, им придётся выкорчёвывать нас изо льда.

Мы шли перпендикулярно колее, накатанной военной техникой, постоянно оборачиваясь в надежде увидеть пару спасительных огоньков фар.