Дж. Могвай - Прометей

Две безмолвные фигуры устало волочились к цели, проваливаясь в снег, с треском проламывая наст. Луна бросала вниз скупой металлический свет, придавая происходящему ещё большую обречённость.

Путь казался бесконечным. Иногда я закрывал глаза и вместо ненавистного снега видел белый мальдивский песок, скользящий меж пальцев, а воющий ветер слышался ударами пенных волн о берег.

Опять провалившись, я оступился и упал на мелкие стёклышки льда. Сослуживец помог мне подняться:

– Давай, почти пришли.

И правда, через несколько сотен шагов мы вошли в хвойный лес. Между деревьев промелькнул тусклый свет.

– Что это? – удивился я.

Сержант всмотрелся в сумрак:

– Кажется, жильё. Я слышал, что недалеко от полигона есть маленькое село, но не знал где оно, – вдумчиво, будто вспоминая карты, произнёс мой товарищ.

– Что будем делать? – поинтересовался я, отдавая всю инициативу, а вместе с тем и ответственность за наши жизни в руки этого непритязательного, но по-своему грозного человека. От этого угловатого деревенского парня исходила какая-то сила, непоколебимая уверенность в собственных действиях, которую я раньше не замечал, словно он был персонажем, сошедшим со страниц рассказов Джека Лондона.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он меня.

– Валюсь с ног, – признался я. – Уже и на холод плевать. Готов вздремнуть в ближайшем сугробе.

– Сделаем так, – предложил он, – я доберусь до местных, разведаю обстановку и постараюсь связаться с частью, а ты разведи огонь. Если за нами всё же надумают заехать, то, быть может увидят свет, а ты как раз согреешься и отдохнёшь.

Я кивнул, преисполненный горячей благодарности. Сержант развернулся и пошёл в направлении жилья.

– Стой! – опомнился я, кинувшись следом. – У меня нет зажигалки.

Он снял рукавицу и пошарил по карманам бушлата.

– Держи, – он вложил мне в руку коробок спичек и исчез за чёрными силуэтами деревьев. Я принялся усердно обламывать заснеженные лапы елей. Через несколько минут, не без труда, мне удалось разжечь костёр.

Влажное дерево трещало, поднимая вверх снопы искр. Я кинул на снег несколько раскидистых ветвей и вытянулся у костра.

Желанное тепло сразу же разморило измученное тело, и я провалился в забытье.

Меня разбудили скрипучие шаги поблизости.

– Кто здесь? – испуганно воскликнул я, слепо всматриваясь в темноту.

– А кого ты тут ожидаешь увидеть? – глухо усмехнулся знакомый голос, и сержант вошёл в полосу света.

– Ну что там? – нетерпеливо спросил я

– В очередной раз убедился в безграничной чуткости русской души – дверь мне никто так и не открыл, – презрительно промолвил сержант и снова сплюнул.

Я вопросительно посмотрел на него.

– Удалось вытянуть на диалог лишь одного столетнего деда и то разговаривали мы с ним через закрытое окно. Связи в этом убогом поселении нет. По крайней мере со слов деда, переночевать нас, разумеется никто не пустит, но мне удалось у него кое-что купить, – и он достал из-за пазухи бледно-жёлтый газетный свёрток и кинул его мне.

Я торопливо развернул ветхую, в жирных пятнах, бумагу.

Внутри был добрый кусок солёного сала, крупная луковица, чёрствый хлеб и пакетик с листовым чаем.

– Ооо, – протянул я, – это меняет дело! – И сняв с ремня котелок набил его снегом.

– Сало чем резать будем? – спросил мой товарищ, тяжело опустившись рядом.

– Сейчас, – я разгрёб палкой побелевшие от жара угли, поставил на них котелок, который с шипением обвили струйки пара; вытащил из кармана моток ниток, отмотав порядка двадцати сантиметров и хорошо натянув погрузил в сало, согретое теплом под бушлатом.

– Слышал, что если проварить нить в соляном растворе, то ею можно пилить решётки, – заметил сержант.

– Надеюсь, это знание мне не пригодится, – усмехнулся я.

– Чем чёрт не шутит, – пожал он плечами.

Сержант разломил на равные части хлеб, почистил луковицу и аккуратно разложил на газету.

Вода в котелке забурлила и я, подцепив его палкой, снял с углей и засыпал чай.

Когда всё было готово, мы расположились поудобней, протянув ноги к костру. От мокрых валенок поднимался пар. Газету мы положили между нами и жадно накинулись на еду.

Соль хрустела на зубах, а чёрствый хлеб царапал дёсны, но эта грубая пища вызывала несоизмеримое блаженство.

Желудок приятно забурлил, а крепкий чай разливался внутри живительным теплом.

– Наверное это самое вкусное, что я ел в жизни, – сказал я, откинувшись на гнилое бревно, лежавшее сзади.

– Было бы ещё вкусней если бы ты знал сколько старый запросил у меня за это сало. Будто от себя отрезал.

Я улыбнулся, любуясь языками пламени.

В тиши леса раздавался лишь треск костра и тоскливый скрип деревьев.

– Макс, – повернулся ко мне сержант, – за каким дьяволом ты сам попёрся в армию?

– Я представлял её другой.

– Какой же, если не секрет?

– Я думал, что смогу тут совершенствоваться. Идеализировал, представлял, что тут действительно чему-то учат… обращаться с военной техникой, а не чинить её дни напролёт, думал, что удастся укрепить здоровье, а не растрачивать его в ночных «прокачках». В моём понимании всё это выглядело иначе. Надеюсь, что это будет самым большим заблуждением в моей жизни.

Сержант молча кинул пару веток в костёр и когда их охватило пламя заговорил, не отрывая от него взгляда:

– Вроде же великая держава, всех всегда побеждала, поднимала республики из грязи, создала атомную бомбу, отправила Гагарина в космос, а у меня в деревне асфальта как не было, так и нет. То же и с газом. До сих пор сухостой в лесу рубил…

Он замолчал. Достал из кармана мятую пачку сигарет, закурил и продолжил:

– Я тоже думал, что тут всё по-другому. Сколько парадов видел по телевизору. Всё пышно, красиво, а по факту вши, грязь и кретины. Безмозглая, босоногая армия. Даже вон, – он указал взглядом на мой ремень, – до сих пор серп и молот на бляхе.

Я посмотрел на тусклую стальную звезду с символом ушедшей эпохи по центру.

– Представь сколько их наштамповали в Союзе. Давно развалился, а ремни такие всем призывникам дают.

Я молчал.

– Голодные солдаты, кругломордые офицеры… И те, и другие разбегутся в случае войны. Может лишь пара особо идейных останется…

– Ну почему же, – вяло запротестовал я.

– Макс! Вот скажи честно, ты бы отдал жизнь за эту страну?

Сержант пристально смотрел мне в глаза. Кривить душой было невозможно – он видел её насквозь.

– Свою единственную жизнь, которая больше никогда не повторится, – медленно произнёс он, выделяя каждое слово, будто принуждая меня быть честным с самим собой.

– За страну – нет, а за людей… возможно, – ответил я в том же тоне.

Он криво улыбнулся, удовлетворившись ответом.