Kirena - Я такая случилась, и это твоя беда

Да на нём же написано «не твоё»: не твои переливы ночных огней, он закроет глаза и сквозь тьму споёт о потерянном ветре семи морей.

Не заламывай белые пальцы рук: не твоё песнопение хрусталя, пусть прилив заберёт тебя поутру, но чужое любить – ну никак! – нельзя.

Между прошлым и счастьем стоит стена, между явью и болью одна искра, и его, тонкокостного, ждёт она: дева полная света и серебра.

Разгоняет его лучезарный смех застоявшийся в венах горчичный мёд. Но чужое любить – самый страшный грех, и тебя, золотую, никто не ждёт.

(с) Светлана Орлова

Шли недели. Слякотная теплая зима сменилась какой-то особенной, нежной весной.

Сунери не ушла. Ее не отпустили.

Он не отпустил.

В контракте черным по белому были указаны сроки ее работы над фильмом, и до самого окончания съемок она оказалась привязана к кинопроизводству.

Девушка приходила на съемочную площадку раза три-четыре в неделю, по своему собственному усмотрению выбирая время визитов, чем несказанно раздражала и выводила из себя Кристиана Блэра.

Но вся съемочная группа вздохнула с облегчением с тех пор, как она впервые ступила своими высокими каблучками в большой павильон Лос-Анджелеса – с той самой секунды, с того самого дня озверевший и уставший «мститель-миллиардер» лишь ей посвящал всплески своей отборной ругани, филигранных подколов и под*ебок всех степеней и уровней сложности. Поначалу Грант боялся за Сунери и подумывал вовсе разорвать контракт, но, потерпев пару дней, открыл для себя и вовсе неожиданную штуку: девушка не то чтоб не обижалась, расстраивалась, плакала, помышляла об увольнении, как бывало с персоналом ранее. Ей, казалось, вообще было наплевать! Как ни измывался Кристиан, как ни изворачивал несчастную Сунери в своих опытных руках, выискивая слабое место, куда можно побольнее ударить, найти он его, казалось, никак не мог, отчего приходил в совершенно угнетенное состояние, из которого достать его не представлялось возможным вообще.

Кристофер молча обалдевал от сложившейся ситуации: весь яд и всю желчь, что Блэр ранее заботливо и с тщательной равномерностью распределял по съемочной бригаде, по доброте своей стараясь никого не обидеть, – все доставалось доктору. Но девушка лишь молчала, улыбалась и, покусывая острыми зубами красный карандашик, утыкалась в сценарий. Иногда она жалостливо сводила брови и делала такое грустное лицо, что у присутствовавших обливалось сердце кровью, но через мгновение она поднимала насмешливый взгляд, красивые губы расплывались в такой откровенной и издевательской улыбке, что Блэр, разводя руками, восхищался:

– Сколько ж можно на эту х*рню вестись?!!

Хватило ее ровно на три месяца.

В апреле, пропустив сразу три недели съемок, она впервые ответила Кристиану на его подкол. Ответила так, что на усталом, измученном лице мужчины на пару-тройку секунд появилась какая-то особенная нежная улыбка. С тех самых пор коллеги по цеху успокоились окончательно: едва в павильоне раздавалось узнаваемое цоканье каблучков девушки, Блэр останавливался, оглядывался на вошедшую и, морщась, говорил одно и то же:

– Хочешь, я подарю тебе кеды?

– А мне тебе костюм подарить, чтоб на тебя хоть смотреть без слез можно было? – отвечала врач и шла к Гранту.

Если консультант не приходила больше трех дней, то Кристиан встречал ее примерно так:

– Невероятная Сунери, а что, гипс уже сняли? Как чувствуют себя Ваши очаровательные копытца?

– Вы новое радио слушаете? – удивленно вертелась на месте доктор, якобы выискивая источник шума. – Фонит что-то и фонит, да еще и голос у диктора какой-то нарочно гнусавый…

Почему Блэра так раздражал вид красивой стройной Дарем на высоких шпильках, никто не понимал. И каждый такой совместный съемочный день проходил под эгидой какого-то нездорового веселья: врач-консультант и актер на разные лады измывались друг над другом, доставляя массу удовольствия наблюдающим за ними людям.

Они были совершенно разными.

И они были практически идентичны друг другу…

– Ты должна была прийти в среду! – возмущался на очередном перерыве Блэр. – Ты на прошлой неделе приходила в понедельник, среду и пятницу. Сегодня четверг. Четверг, Сунери, – он подходил к девушке ближе, отодвигая в сторонку сдерживающего смех Гранта. – Погоди, дай я ей покажу, чо цивилизация-то выдумала!!! – он поднес к лицу коллеги свой телефон. – Гляди, золото мое, это ка-лен-да-рь!!!

Доктор внимательно посмотрела на экран сотового и, задумчиво почесав затылок, ткнув в сенсор пальчиком, по складам промычала:

– Ап-ре-ль…

– Молодец!!! – Блэр в восторге обернулся к Кристоферу. – Говорил же, немногим сложнее, чем научить зайца курить!

– Кстати, да! – Сунери обаятельно улыбнулась Кристиану. – Совсем забыла! – на ходу достав из своей неизменной большой сумки пачку, она зубами вытянула одну сигарету и вышла из павильона.

– Курить – здоровью вредить! – крикнул вослед Блэр. – Бестолковая ты женщина!

– Не обижай курящую! Мне и так жить меньше! – дверь за врачом с грохотом захлопнулась.

– Откуда у тебя такое имя? – актер сел рядом с девушкой под навес, стал рассматривать крупные капли дождя, оставляющие на серых лужах крупные круги.

– Рассказывать? – она обернулась к мужчине и, словно случайно, выдохнула ему в лицо сигаретный дым.

– Можешь показать, – и глазом не моргнув, улыбнулся мужчина, – ты из Индии же? Я даже танец вытерплю. Я терпеливый.

– Ты?! – приподнимая изящно изогнутые брови, удивилась врач. – Да у тебя разгон от сонного хомячка до бешеной гиены две секунды!

– Признаться, хомячком меня назвали впервые… – Кристиан улыбнулся, – так Индия?

– Нет, – улыбнулась в ответ Сунери, – у меня… – она отвернулась от мужчины и, затянувшись дымом, стала смотреть на льющуюся с навеса воду, – странная судьба. Говоря на твоем языке – е*анутая… Мой отец – русский хирург, мать – с Востока. Он встретил ее и полюбил с первого взгляда, – доктор мягко усмехнулась, – забрал в Россию, а после они переехали жить сюда…

– А я думаю, что за… – Кристиан задумчиво рассматривал девушку рядом с собою.

– Да, то еще сплетение темпераментов и культур! – рассмеялась Дарем. – С этим и живу…

Блэр чуть нахмурился, узнав свою фразу, улыбнулся и отвел взгляд.

– Они сейчас где? – зачем-то спросил он, помолчав.

– Мама в Бостоне, отец… – врач опустила голову и смахнула с щеки каплю дождя, – там, где война… Там, где нужны руки хирурга… – она щелчком тонких пальцев бросила недокуренную сигарету в ближайшую лужу, – там, где должна быть и я. Но у меня нет времени.

– Египет? Сирия? – Кристиан почему-то не хотел, чтобы она сейчас вот так обрывала разговор, не хотел, чтобы уходила. – Пакистан? Тебе-то туда зачем?!