Кира Каменецкая - История на грани non-fiction

Она говорит это так настойчиво, будто пытается убедить нас обеих. И, наверное, я должна сказать ей, что могилы её отца там нет. Потому что он, скорее всего, ещё жив, но…

– Знаю, милая, знаю… – я ложусь рядом с ней, осторожно привлекаю её к себе. – Тшш, не плачь.

– Это потому, что они меня больше не любят? Поэтому не взяли меня с собой вчера? Оставили в машине, когда пошли к дедушке на могилку? И поэтому бросили сейчас? Я им больше не нужна? Потому что я – плакса?

– Ну что ты, родная? Нет, конечно же нет! Они любят тебя, очень любят, но… Сами боятся. Понимаешь, у взрослых очень много сложных вещей, про которые им страшно честно говорить с детьми. Они иногда очень боятся говорить всю правду. И поэтому им проще куда-то тебя не пустить и ничего не объяснить. Так бывает, но ты не виновата ни в чём, слышишь? Ни в чём. Ты всё делаешь правильно!

– Даже когда говорю с папой? Он ведь на небе…

Я целую влажную макушку, чувствуя, как быстро стучит крохотное сердечко возле моей груди. По щекам начинают течь слёзы.

– Конечно… Знаешь, что? Твой Папа действительно на небе. Твой самый главный Папа, с которым ты всегда можешь поговорить и который всегда-всегда тебя услышит. Он всегда будет рядом с тобой, обещаю. Когда-нибудь ты узнаешь, что у него много имён, но…

– Много имён? Как это?

– Это потому, что все люди называют Папу по-разному. Но это неважно. Важно только, что Он всегда будет с тобой, поняла? И тебе нечего бояться, потому что ты никогда не будешь одна.

– Даже когда все уйдут и выключат свет?

– Особенно тогда, когда все уйдут и выключат свет. Но ты должна мне кое-что пообещать, хорошо? – малышка кивает, глядя на меня распахнуто-удивлёнными глазами. – Однажды летом ты встретишь в парке женщину со светлыми волосами, которая поможет тебе встать, когда ты упадёшь. Она скажет тебе одну очень важную вещь, слышишь? И ты должна пообещать мне, что поверишь ей, поверишь в то, что она тебе скажет. Это очень важно. Хорошо?

– Хорошо.

– Вот умница… – я снова начинаю гладить её по голове. – Завтра тебе станет лучше, обещаю. И сестрёнка снова придёт сюда спать. Всё будет хорошо…

– Но меня не пустят на день рождения…

Я невольно улыбаюсь, стараясь сморгнуть слёзы.

– Можно рассказать тебе секрет? Только обещай никому не говорить, что знала заранее! – она снова кивает, на этот раз уже вяло, начиная засыпать. – На него никто не пойдёт. Твои младшие брат и сестра откажутся идти без тебя. Вы все останетесь дома.

– И меня не отправят к маме?

– Нет, тебе разрешат остаться здесь до выходных, чтобы ты не была дома одна.

– Хорошо… Они меня правда ещё любят?

– Конечно… – я, баюкая, глажу её по голове, даже не пытаясь утирать бегущие по щекам слёзы. – Они все всегда будут тебя любить, обещаю. Спи… Тебе нечего больше бояться. Всё хорошо…

Я лишь на миг прикрываю глаза, но затем вдруг понимаю, что очертания комнаты искажаются, только что бывший совсем блёклым лучный свет становится ярче, но при этом не режет глаза. Здесь больше нет ни стен, ни запертой двери – ничего, кроме света…

Малышка у меня на груди крепко спит, и я осторожно кладу её на едва различимую подушку за миг до того, как девочка тоже начинает превращаться в свет.

– Тебе пора,.. – шепчу я ей на ухо. – Помни всё, что я сказала… Пожалуйста, помни… и… Покипси.

В первый момент кажется, что я всё ещё тону в потоке слишком яркого света, но потом Рита крепче сжимает мою руку, окончательно возвращая меня к реальности.

– Она ушла… – шепчу я.

– Знаю, – отвечает подруга. – Так и должно быть. Она теперь свободна. Навсегда.

– Я не смогла сказать ей правду… – к горлу подступает комок, и я поспешно сажусь, чтобы хоть как-то взять себя в руки, осознать, что моё тело вновь слушается меня. – Я не смогла…

– Это не так. Ты лишь не стала разрушать её иллюзий, но сказала ты чистую правду. О Боге и о том, что эта малышка никогда не будет одна.

– И том, как важно, чтобы она запомнила ту встречу в парке…

– Кстати, – Рита смотрит на меня так, словно сама удивляется своим словам. – Я помню каждый твой шрам, но до сих пор не знаю, что сказала тебе та женщина тогда.

Я начинаю улыбаться раньше, чем успеваю осознать это.

– Что Бог любит меня. Что Он любит всех, но особенно тех, кто болеет или страдает. Она сказала: «Бог тебе нужен сильнее, чем другим. Бог всегда сильнее всего любит и жалеет тех, кому трудно и больно. Ты всегда это помни, ладно? И постарайся так сильно больше не падать».

И вот, знаешь, у меня никогда, наверное, не получится внятно объяснить, что изменилось во мне в тот момент. Но с тех пор я не могу перестать думать о Боге как о ком-то, кому не всё равно. С того вечера и по сей день Бог для меня – не просто высшая сила, кто-то над нами. Нет. Бог для меня – это Тот, кому всегда есть дело до моей беды, до моей боли. Я знаю, что к Нему можно прийти и с печалью, и с радостью, и Он всегда будет мне рад. Двадцать с лишним лет прошло, а я до сих пор верю в Него так же, как верила тогда, в свои десять. Так, словно Он – мой Папа, и никак иначе. И я не могла ей этого не сказать…

Слёзы всё же начинают течь по щекам, и мне вдруг становится страшно.

– Может, не стоило? Не стоило туда возвращаться, не стоило так говорить, и… Я не знаю, Рит!

Она мягко, но уверенно сжимает мою руку.

– Знаешь, чему меня научила моя практика? Если она, частичка тебя, ушла, освободилась, значит, ты сказала именно то, что ей нужно было услышать и понять в тот момент. Если она ушла, то ты всё сделала правильно, и не смей думать иначе. Но и не бойся, если так будет не каждый раз. Порой на то, чтобы «камера» освободилась, нужно время. Порой тебе придётся уходить, оставляя их, свои тени, растерянными и задумчивыми. Главное, говори всё, что хочешь сказать, а когда почувствуешь, что добавить больше нечего, уходи и не оглядывайся – подсознание всё доделает за тебя. Договорились?

Я киваю, утирая слёзы.

– Ну, вот отлично. А теперь пойдём добудем кофе и чего-нибудь вкусного.

В первый момент коридор, как и в прошлый раз, кажется совершенно тёмным, но затем я различаю тусклый свет под одной из дверей.

– Нашла, – шепчу я.

– Иди, – отвечает мне Рита.

Ёе голос звучит так, словно я под водой, но на сей раз мне почти не страшно быть здесь одной. Я открываю дверь и замираю на пороге, в тот же миг поняв, куда именно попала.

Шестилетняя я настолько мала, что умещается под высоким стулом, стоящим у двери в комнату. Её глаза сухи, на щеках нет ни следа слёз, но я точно знаю, ЧТО гложет её изнутри. Это – моё первое чувство вины. Настоящей и настолько глубокой, что заглушить его не может даже удивление. Точнее, никакого удивления нет и в помине – малышка смотрит на меня с тоской и… так, будто заранее смирились с любым наказанием.