Эна Трамп - Беспризорница Юна и морские рыбы. Книга 2. Белый Ворон приходит сам

Но ловушку нужно снять. Тем более, раз не охотник. Он распутывал петлю под дождем, потом пришлось снять мешок, чтобы сложить туда. Никто в нее не попался. Встал, оттолкнувшись от земли. Еще время потерял. Захромал вперед, уже не напрягаясь. Должна быть еще одна, ее тоже разрядить, но мешок не снимать. Так бросить.

Темнота наступала как облегчение.

Во тьме он выходил на костер – всякий раз выходил, на треск и свет; и удивлялся бы тому, если б еще мог удивляться. Сбрасывал со спины – и тотчас же, не садясь, шагал в сторону, где темная огромная фигура ладила шалаш – сломав для этого чуть не целую елку голыми руками. Помогал укладывать лапник – рядами, внахлест, начиная снизу. Пальцы не гнулись. Ничего шалаш: воду держал до утра.

На огне булькал кондёр – в шапке Быкмедведя: помятая и погнутая, лишившаяся рогов, в основе она уцелела. Возвращался к костру, развязывал мешок и высыпал чудом завалявшуюся в нем горстку сушеного мяса. Все тянулись к нему. Кроме Белого Ворона. Потом глотали по очереди безвкусное ошпаривающее язык варево – Белый Ворон накидал туда каких-то корней. Не сушились; хотя были веревки, можно натянуть над костром; но сил уже не было. Сушили на себе, в шалаше, в тесноте, на лапнике, лёжа.

Остальное как вспышки – может быть, вспышки костра:

Маленькая фигурка, увернутая в плащ Быкмедведя – днем он тащил его скатанным в скатку. Протягивает ноги к огню.

Пёс! Был тут. Про пса он забыл. И удивился бы ему – если бы мог удивляться. Не принимавший участия в общей трапезе, сидел поодаль, в темноте. Потом уходил – должно быть, еще охотился. Зато даже кабаны – единственные, кто не лежит по стойбищам и укрытиям ни в какую погоду, а всегда ищут любое, чем поживиться, – не приближались к стоянке. Их следы видел утром пониже, когда покидал шалаш, всегда последним, не разбирая его – сколько таких шалашей они оставили в лесу, за этот пяти- или семидневный проход в дожде?

Хотя почему пяти или семи? почему не шести?

Точно! Это был шестой день, когда впереди посветлело, и вдруг лес расступился.

Когда Заяц вышел, увидел костер.

Сразу было понятно: не обычный привал. Днем они костров не жгли. Закипала вода в котелке. Больше ничего тут не было.

Далее от костра лежал пёс на боку, выбросив в сторону ноги. Спал. На псе, как на подушке, лежала девушка, завернувшись в черный плащ.

Снега не было. Нигде. Дождя тоже не было. Одинокие капли стряхивались с веток. Была тут трава – желтая и помятая, а кое-где уже зеленое пробивалось.

Дождь иссяк вместе с лесом.

На самом деле он кончился раньше, только этого никто не заметил, – а лес на самом деле не кончился. Он начинался сразу на том берегу. А между тем берегом, крутым, и этим, пологим, заросшим перезимовавшей травой по грудь, желтой, сухой, едва шелестящей под ветром, – между лесом и лесом, – плыло такое, как небо. Такое ровно-гладкое и такое широкое, в нем шли облака в одну сторону, а само оно тем временем двигалось в другую: всё сразу, как змея во мху, медленно, мутно, серо, зелено, как…

Река, освободившаяся ото льда, – вот что это такое!

Под деревом сидел Быкмедведь. Без шапки – шапка коптилась на костре.

Нахмурившись и губы скрутив в трубочку, Быкмедведь плел венок – уже довольно длинно наплел. Из таких беленьких цветов, первыми появляющихся из-под снега, – они называются «девственницы». Целая россыпь таких цветков торчала из-под Быкмедведя, на краю поляны.

Заяц, хромая, подошел, замедляясь за все дни сразу. Быкмедведь глянул мельком на него, посмотрел на свой венок – и аккуратно соединил концы, завязав три узелочка. Потом водрузил его на голову.

Заяц сбросил всё со спины и сел прямо на землю.

Посидел немного, глядя на воду в котелке, потом пододвинул к себе мешок.

Первой очередью вынул из мешка

всевозможнейшую снасть для мултука —

куски войлока, какие-то пружины, и втулки, и пластинки, и обтюраторы, и картонки, и парафин, и свинцовые прутья на сечку, еще маленький мешочек с порохом, и железный прут, чтоб им заталкивать всю эту снедь в дуло. Всё, что он выгреб из сундука, когда уходил. Непонятно зачем: ведь мултука у него больше не было.

Разложил это на траве. Потом он достал и тоже разложил кожаные ремни, очень крепкие, свернутые в кольцо, и другой моток, веревки. И наконец выгреб со дна двадцать бесценных картофелин – тех самых, что хотел наварить еще в доме, когда дом еще был.

Вот и всё Зайцево хозяйство. – Не очень-то много он нажил за двадцать пять лет жизни! Не слишком долго ему пришлось собираться, да? – покидая дом, которого больше не было. Может, он знал? И всю жизнь только и готовился к этому моменту – вместо того, чтоб обзаводиться всяческим добром, как его соседи в деревне.

Да ничего он не знал, и ни к чему он не готовился. Зайцу было слишком много лет, чтоб ждать необыкновенных происшествий. Ему было нормально лет – чтобы решить; и держаться своего решения. Всё на этом.

– Напоили козла вином – пошел с волком драться.

Заяц сперва подумал, что это он сказал. Нечаянно вслух. Но вроде он ничего такого не думал.

Он сгреб всё обратно в мешок. Потом покидал всю картошку в воду – она уже выкипела до середины, но теперь стала снова доверху. Подобрал всё, что валялось вокруг костра, и подложил в огонь.

И только после этого оглянулся.

Быкмедведь сидел, откинувшись к стволу и прикрыв глаза. Но не до конца. Смотрел на него в щель между веками.

– Это про тебя, – подтвердил он.

Заяц промолчал. Он устал, и теперь отдыхал. Если тот ждал ответа – то пусть еще подождет.

Но Быкмедведь еще не закончил.

– Думал, отстанешь. – Глаза совсем закрылись. – Но ты… видно… любопытный, – проговорил, как будто во сне.

Глаза открылись. Сна там не было и следа.

– Ну так скажи мне тогда, любопытный, зачем этот гусь нас в этой грязи возил.

Заяц наконец пошевелился. Переменил позу.

– За псом?

– А-а? – Глаза открылись широко. – За твоим… Карлосом?

– Он не мой, – возразил Заяц. – Он сам по себе.

– Мм, – промычал Быкмедведь, соглашаясь. – Зачем же твой друг Карлос… который у тебя сам по себе… бегал тут как бешеная белка?

– Мне почем знать? – ответил Заяц. – Я не спрашивал.

– Спроси.

Заяц посмотрел на Быкмедведя. Шутит? Что-то не похоже. Сидел он расслабленно. А смотрел цепко.

Он спросил:

– Почему Карлос?

– А кто? Вроде тебя, но помельче. Карлос, – позвал Быкмедведь, чуть повернув голову, и посвистал.

Пёс, где лежал, шевельнул ухом. – Видишь – не спит, – отметил Быкмедведь удовлетворенно. – Притворяется.

Повернулся снова к Зайцу. – Ну так: зачем?

Заяц, подумав:

– Друг он мой – а ум у него свой. Я за ним не ходил.

– А где ты ходил? – продолжал Быкмедведь.

– Охотился, – сказал Заяц. – Не всякая пуля по кости, иная и по кусту. Не наследишь по чернотропу, а по пороше. Я себя кормил. А он себя. Он же зверь. Ему больше надо. А ночевали мы вместе.