Алексей Алехин - Библия сновидений. авторский сборник

В тот вечер мы рассуждали о возможности вечной жизни, и о том, сколько каждый из нас хотел бы прожить, и так не сошлись во взглядах. Рыжуха настаивала на абсолютно стереотипной позиции резкого отрицания, утверждая, что боится самой возможности и не хочет пережить родных и близких. Я же полагал, что надо мыслить масштабнее.

– Согласен, – говорю, – это больно и все такое, но как быть с эволюцией?

– Какая эволюция? Ты готов хоронить своих детей? Меня, в конце концов?

– Не готов, но если другого выхода не будет, то ничего другого не остается. Посуди сама, человек, который в состоянии жить не одно столетие, и прекрасно осведомлен об этом, обязательно начнет мыслить иначе, менее эмоционально – и это закономерно! Затем придет понимание, что институт брака не имеет никакого смысла. Ведь для того, чтобы завести детей вовсе не обязательно жениться. К тому же при должном развитии науки, скорее всего, однажды удастся создавать таким же и свое потомство, а в перспективе долгожителями станет все человечество. Это ли не есть эволюция? Я думаю, за это стоит побороться.

К тому же, не ты ли как-то пыталась доказать важность евгеники для всего человечества, утверждая, что только этим путем можно достичь совершенства, а сейчас противоречишь сама себе, отрицая эту самую эволюцию.

– Это к делу не относится!

– Хорошо, пусть так, но согласись, что логика в моих словах все же присутствует?

– Допустим, а как же любовь?

– Любовь? – Я задумался. – Полагаю, долгожитель обречен на одиночество, а, следовательно, обязан руководствоваться иными мотивами. Измерять различные чувства земными категориями ему станет неудобно. Пожалуй, это страшно, но, на мой взгляд, абсолютно неизбежно.

– А, по-моему, такая жизнь отвратительна, ведь получив возможность вечной жизни, человек перестанет являться человеком. Ты этого желаешь?

– Не уверен, а как же знания? Наше стремление к знаниям – есть определяющая составляющая каждого человека. Неужели тебе не интересно прожить несколько столетий и понаблюдать за ходом исторического прогресса, стать его частью и, наконец, положить начало не одному поколению людей?

– Совершенно не интересно. Мы не боги, а в стремлении к тому, чтобы стать им подобными, мы утрачиваем всякую возможность любить. А как творить без любви? Без любви мир вокруг превратиться в ад, а человечество будет обречено. Ты же стремишься нарушить законы мироздания. Однажды, уже был некто, посягнувший на устои. Думаю, исход этой истории тебе известен.

– Думаю, ты заблуждаешься, и это больше походит на эгоизм. Взвесь уровень ответственности: любить одного человека, пускай даже нескольких, если учитывать семью, или полюбить все человечество и начать делать нечто большее, чем просто окружать благами близких и родных. И вообще, сама перспектива сделать совершеннее этот мир. А какой тебе видится альтернатива вечной жизни с позиции создателя?

– Незримое присутствие в виде наблюдателя – это мне более понятно. Посуди сам: когда сам акт уже творения состоялся, а твое желание воплотилось, тебе больше ничего не нужно, и остается лишь наблюдать, не вмешиваясь, все остальное – не свобода. Таким ты рисуешь свой мир?

– По-твоему выходит, что творчество в корне пассивно? И не хочешь ли ты сказать, что бог, создавший нас по образу и подобию, тоже однажды умер и стал сторонним наблюдателем?

– А почему нет?

– Как-то это все примитивно, я даже немного разочарован…

Это было последнее, что я тогда сказал, а спустя некоторое время, моя Рыжуха просто, молча, собрала вещи и ушла. Не знаю, что из сказанного в тот вечер ее обидело больше. Скорее всего, все дело в разности мужской и женской точек зрения, но останавливать ее я не стал. Единственно, что осталось неизменным – я не перестал ее любить. Правда, моя гордость не позволила мне все исправить, и этот поступок навсегда останется самой главной ошибкой моей никчемной жизни.

Ошибка?! Каждая ли ошибка призвана научить чему-либо?

В моем случае, ответ до безобразия прост:

если женские капризы – это скалы, о которые разбиваются мужские корабли, а их душевные муки – это безбрежные просторы всех желаний и страстей, то для того, чтобы растопить эти каменные сердца, каждому моряку нужно просто стать океаном…

В ночь, после нахлынувших на меня в ходе нашей с Пакалем беседы воспоминаний, мне приснилось два достаточно странных и неприятных сна.

В одном я собирал справки, необходимые мне для трудоустройства. Обратившись в одну административную службу, само собой, мне пришлось столкнуться с бюрократическими проволочками, результатом которых стало возникновение сильного желания покурить. При том, что я уже несколько лет не возвращался к этой пагубной привычке, это было, по меньшей мере, странно. Поддавшись искушению, я вышел из здания и отправился на поиски того, что меня удовлетворит. Однако, до дела так и не дошло. Мое внимание привлек, оказавшийся неподалеку карьер, к которому подъезжали странного вида грузовики с камуфляжной раскраской. В том, что это были военные или представители иных силовых структур, сомнений не возникало. Из машин люди в форме вытаскивали человеческие тела, некоторые из них были еще живы, большинство же уже не подавали признаков жизни. Дальнейшее повергало в шок. Трупы хоронили сразу, устанавливая над могилами таблички с порядковыми номерами. Участь живых была менее завидной. Их укладывали рядами лицом вниз и словно на скотобойне разбивали головы кувалдами. После чего также отправляли в землю. Происходящее было настолько ужасающим, что меня даже не удивило, что все развивалось на виду у прохожих, недалеко от жилых домов. Видимо мой разум взбунтовался от увиденного, и, убедившись в том, что все это происходит не на яву, поспешил переключить канал.

Другой сон оказался ненамного приятнее. Я оказался на какой-то незнакомой мне площади, судя по всему, находящейся перед зданием конгресса, но Капитолий был разрушен. В округе было многолюдно. Поражало почти полное отсутствие взрослых, которые были представлены только охраной и присутствующей, как я понял, элитой. Основная же масса присутствующих была возрастом не старше двадцати лет, и все были одеты в черную форму с багровыми повязками. Чем-то это все напоминало гитлеровскую Германию времен фашизма, но таковой не являлось. Происходило что-то непонятное, очень напоминающее присягу. Присягали, как мне объяснили некоему новому мировому лидеру, и все это мне очень не нравилось, потому что во мне росло ощущение, что это происходит на самом деле. А самое страшное заключалось в том, что вся эта история сильно смахивала на сюжет моей книги.