Галина Автухова - 12 писем моему любовнику. Сентиментальные очерки

Зуб успокаивается, и я смотрю на часы. Я строго следую правилу – в семь у меня: ужин, держаться за руки, гладить волосы, щеку, прижиматься к тебе, будто мы в январе и пытаться согреться. И если ты чувствуешь тоже самое, умоляю, скажи мне об этом.

В девять – домой. Будни, расписание, порядок в голове и в жизни. Мне странно прощаться с тобой, но я знаю, что все выходные – ты только мой. Вне времени на тридцать шесть часов, включая короткий сон.

Знаешь, я даже думала купить телевизор, чтобы наши два часа в день были слышны из моих летних открытых окон. Я часто стою под окнами собственного дома, из квартир моих соседей слышатся разговоры о насущном и какие-то программы по телевизору. Поставленная речь звучит так сухо, как жалкая пародия на Левитана, но я немного завидую этим квартирам – у них есть обитатели, жизнь, проблемы. А у нас с тобой – два предательских часа. Строгие, как приговор, не подлежащий обжалованию.

Но в эти два часа я ловлю каждый момент твоего смеха. Твоих сомнений. Нахмуренных бровей. У меня уже сто фотографий в памяти и каждый раз это серийная съемка. Замедленная, будто снимают как загорается спичка. Каждая твоя ухмылка хранится в моей голове и не требуется увеличение памяти – там места на всю жизнь хватит. И я думаю: «Хоть бы, пожалуйста, на всю жизнь!»

Ты уходишь тихо, практически молча, хотя прощаемся мы громко и уверенно, словно даём какое-то очень важно обещание или заключаем соглашение. Внутри меня все трясется, как же сложно отпустить твою руку. Каждый раз это видимо, мне сложно скрывать свою привязанность.

Но сегодня к обыденному расписанию добавилась зубная боль. Она, вероятно, снизит остроту моего чувствования. Заставит легко тебя отпустить. И оставит мне на десерт бессмысленность моего стояния на пороге и запоминание каждого удаляющегося от меня шага. Твоего прекрасного, легкого шага.

Завтра все будет как прежде. Боль отступит, ты вновь заявишься растрепанный и уставший, сядешь, выдохнешь и будешь рассказывать свои истории, шутить. Я стану смеяться и задыхаться, потому что нет ничего более забавного, чем твои шутки, жестикуляции их сопровождающие и пародии, которые не являются пародиями на самом деле. Я – благодарный зритель, я верю тебе. Может быть, мы выйдем на улицу и посидим на траве возле дома именно сегодня? Мне так хочется сидеть с тобой на траве в этом июле.

Два часа. Как же я им рада. Рада, как будто бы ты единственное, что способно приносить радость. Солнце, мальчик, пират! Интересно, кого напоминаю я? Юнгу? Дерзкую девчонку, гонимую собственной нежностью? Наши два часа – это правда, которую никто не сможет забрать или подвергнуть сомнению. Или того хуже – проверить на подлинность.

Поэтому, мой любовник, я расскажу тебе десять правдивых историй. Наших историй, прерываемых твоими звонками в строгой очередности:

– Привет, птичка.

Выдерживая порядочную паузу для моих хихиканий, ты скажешь, что сегодня придешь пораньше. И все, что мне останется, это легко и просто ответить тебе:

– Хорошо.

Angus and Julia Stone – Big Jet Plane

До того, как твои визиты стали для нас чем-то вроде уголка спасения, ты приходил провести время и посмеяться, рассказывая мне о каких-то очень далеких событиях, которые считал стоящими того, чтобы жить.

Во вторник ты зашел, плюхнулся на диван и ожидая мой фирменный переваренный в турке кофе, стал рассказывать мне историю о своей первой девчонке. Врал родителям и сбегал из дома ближе к вечеру, чтобы оказаться в парке (больше похожем на заповедник по-твоему мнению), где она всегда ждала тебя в назначенное время.

Будто на исповеди, ты сидел передо мной и говорил.

«В этом парке-заповеднике было ветрено в любое время суток. Знаешь, всегда думал, что это какое-то проклятие, потому что никогда не любил ветер, пробирающий до костей. В отличие от той девочки.

Она стоила каждого вечера, в который я приходил к ней. Я совершенствовался в своем вранье, чтобы уйти из дома каждый новый раз, и родители, смирившись с моими историями отпускали меня, потому что знали, как мне невыносимо рассказать о том, что бегу я всегда к одной.

Да что там бегу – лечу. Так она была хороша. Смешная, худенькая, нос, вздернутый к небесам и веснушки, мой бог, я сходил с ума от этих веснушек. Знаешь, она ведь заставляла меня мочить ноги в знак подтверждения моих серьезных намерений, в доказательство любви. Тогда ведь не было этого всего – жертв, абъюзеров. Взлетаешь на палубу и мочишь ноги. Потому что любишь.

И я мочил все – руки, ноги, лицо, возвращался домой и видел, как мама устало вздыхает, мол, опять слонялся по улицам неизвестно с кем. И откуда такой мокрый? Я пробегал в комнату, бросался на кровать и закрывал глаза, будто еще раз хотел посмотреть эту серию – вот так это было. Я даже болел пару раз, но никогда не жалел о развалившихся ботинках, а жалел о том, что не увижу ее целую неделю из-за болезни.

Иногда я тихонько пел, но так, чтобы она едва это различала. Ветер был моим другом, потому что, если бы она услышала писклявое пение – точно бы засмеяла. И как же боялся, что она больше не позовет меня в парк, старался быть самым послушным на свете, самым преданным. Я никогда не понимал почему по заливу не плавают корабли или баржи, они ведь плавали по Неве.

Я помню, как родители возили нас с братом смотреть на разведение мостов. Мне нравился этот поток из кораблей, катеров и барж. Они были такие красивые, хоть и ржавые. Я хотел, чтобы и она считала это красивым».

Едва дыша от ревности, распластавшейся по всему моему существу, я спросила, куда же она делась, эта славная девочка!

Ты сказал, что ничего о ней не знаешь, но тебе было бы интересно узнать, как сложилась ее жизнь, кем она стала и осталось ли в ней хоть что-нибудь, что завораживало тебя больше пятнадцати лет назад.

Кажется, ты заметил мое смятение, поскольку стал нарочито манерным, игривым и смешливым. Будто бы ты какой-то мальчишка из стихов Агнии Барто 3 3 Агния Барто – детская писательница . Я же просто была тебе рада и поэтому охотно поддерживала твой моноспектакль, и снова, и снова смеялась над твоими рассказами. Ревнуя к прошлому, но понимая, как это все уже несущественно и даже архивно.

Если ты и был отважным пиратом, смелым мореплавателем или хулиганистым мальчишкой, то я была Наполеоном при Ватерлоо, смеющимся, правда, освобождавшим только свои ногти от лака.

Оставалось чуть больше часа до твоего тогда еще ничего не значащего отъезда. Погода стояла чудесная, несмотря на начало лета. Оно здесь опаздывает, в отличие от тебя – пунктуального до тошноты. Представляешь, совершенно никакой надежды на бунт!