Лада Белановская - Путешествия за грань

Мой дедушка был музыкантом, в семье все играли на разных инструментах, а у мамы к тому же был сильный и чистый голос. Музыкальные вечера в нашем доме были частью жизненного уклада и до моего рождения. Продолжались они и в годы моего раннего детства, когда этот дом был для меня родным гнездом. Позднее взрослые как могли мне объяснили, что раньше, когда меня ещё не было на свете, жизнь вообще была совсем другой. Вся семья жила тогда не в доме дьякона, а совсем в другом месте и другом большом доме, где тоже вечерами собирались и играли музыканты.

В двадцатые годы, о которых здесь идёт речь, Нижнее Поволжье понемногу возрождалось после страшных лет кровопролития, голода и разрухи, когда всё прежнее сгинуло и остались только заботы о том, чтобы не пропасть от голода и холода. Новая экономическая политика – НЭП – спасла страну и оживила Нижнее Поволжье. Именно тогда, в эти трудные годы, сохранившиеся прежние ресурсы помогли людям выжить.

Верные друзья, уцелевшие в этой буре, стали опять собираться в бабушкином доме, и эти встречи для всех, включая хозяев дома, были спасательным кругом, скорее даже плотом, помогающим не утонуть в море новой реальности. Необходимо было продолжать жить в ней, преодолевая себя. Инстинкт заставлял их держаться вместе, чтобы не утонуть, поддавшись отчаянию. Необходимости вспоминать болезненные темы прошлого не было, собиравшиеся в доме на Тихомировской знали друг о друге если не всё, то очень многое…

В какой-то момент почти полностью иссохшие в людях ростки жизни потянулись к свету. Робко возвращалась память о прошлой, казалось бы, навсегда ушедшей жизни, и вновь приходила тяга к музыке, которой раньше она была наполнена.

Всё это я узнала от бабушки и поняла значительно позже, уже в сознательном возрасте. А тогда я только впитывала весь окружающий мир, вполне по-младенчески полагая, что только я и являюсь его центром.

Кстати, это было не так уж далеко от истины. Моё несколько незапланированное появление на свет изменило уклад жизни нашей семьи, сделав обязательным соблюдение порядка, который образуется, когда среди взрослых растёт маленький ребёнок. В этом порядке для всех окружающих находится дело, все векторы прежней жизни устремляются в сторону ежедневных насущных дел.

Далеко не все наши гости были профессиональными музыкантами, хотя многие из них были исполнителями в том инструментальном ансамбле, лидером и вдохновителем которого был мой дед. Кто-то из друзей приходил реже, но на концерты, где программа исполнялась в «отыгранном» звучании, собиралось довольно много слушателей. Бывало тесно, сдвигалась мебель, но в конце концов место находилось для всех пришедших. Музыканты настраивали инструменты, поправляли пюпитры, и… наступала тишина ожидания.

Мне передавалась необычность общего настроения, и я замирала в своём любимом углу, за фортепьяно, у зелёного кресла. Здесь, за креслом, я пряталась в уютную впадину у печки и оттуда могла видеть всю комнату и всех слушателей. Особенно я ценила то, что здесь можно было потихоньку сползти, скользя по кафелю, на пол и укрыться от няни, которая только и ждала момента, чтобы уложить меня спать.

Сегодня мы не представляем себе, как можно прийти в гости без предварительного телефонного звонка. В те времена, когда ещё не было телефонов, но была привычка живого общения, нравы были куда проще: гости приходили без оповещения, и это никого не смущало.

Каждый вечер в одно и то же время ставили самовар. Для жителей Астрахани, с её зноем и сухостью, самовар был естественной и необходимой частью домашнего обихода, к тому же всегда кто-нибудь забредал к вечернему чаю. В доме всегда имелось нехитрое угощение – ягодные пироги, пареная айва, варенье. Если хозяева были чем-то заняты, гости могли откланяться либо остаться и помочь хозяевам в делах. Не испытывая никакой неловкости, гость мог провести в доме время за книгой или фортепьяно и потом закончить вечер вместе с хозяевами. В провинции тогда ещё не расцвёл буйным цветом «квартирный вопрос», но уже близко было время, когда это завоевание революции сметёт в небытие и домашние концерты, и все прочие «буржуйские штучки».

В столицах «уплотнение» квартир началось сразу же после победы революции и даже одновременно с ней. Коммуналки вошли в жизнь как неизбежное дополнение.

Среди вечерних наших гостей самым близким и постоянным был доктор Кораблёв. Кажется, его звали Иван Павлович, но для меня он всегда был «доктор», когда я говорила с ним, и «доктор Кораблёв» – когда в его отсутствие говорили о нём.

Доктор Кораблёв был известным, много лет практикующим в городе, детским врачом и близким другом семьи. В среде городских медиков он славился как уникальный «слухач». Его стетоскоп спасал детские жизни в те времена, когда ещё не так широко применялся рентген и не было антибиотиков. Дружбе с доктором Кораблёвым был не один десяток лет, и только ему в нашей семье доверяли здоровье детей, племянников и всех детей своих родных и друзей.

Он был из тех врачей, которые не только лечат своих маленьких пациентов, но и выхаживают тяжелобольных, иногда по нескольку дней живя в доме в ожидании, пока малышам не станет лучше.

Не следует забывать о таких особенностях города, как гнилые ветреные зимы и страшный летний зной, в котором мгновенно начинает разлагаться всякая органическая снедь, и особенно рыба – основной продукт питания. Если к особенностям климата добавить близость степи с чумными грызунами и транзитный порт, то получалась именно та среда, в которой расцветали самые разные инфекции. В бабушкиной практике, когда ей случалось принимать роды и под угрозой оказывались жизни матери и младенца, всегда посылали за Кораблёвым. Он сразу приезжал, даже если это случалось глубокой ночью.

Таким же давним и верным другом была Марья Александровна Годт, тоже врач, причём потомственный, из семьи немцев-колонистов, обосновавшихся в Поволжье с екатерининских времён. В далёком прошлом, когда бабушка, выпускница женских медицинских курсов, только начинала свою работу в городе, её наставником был известный доктор Годт, отец Марьи Александровны. Жизнь поворачивалась разными сторонами, каждую семью подстерегали свои тупики и свои собственные потери. Позже холера унесла родителей-Годтов, но Марья Александровна каким-то чудом тогда выжила. Окончив медицинские курсы, она вернулась в Астрахань, и с тех пор всегда была рядом с нашей семьёй, где раньше часто бывала с родителями. В самые безнадёжные периоды, когда приходили тяжкие беды, она была из тех друзей, на кого можно было положиться всегда и во всём.

Во времена, о которых я пишу, Марья Александровна мне запомнилась, прежде всего, своей непохожестью на остальных наших знакомых и на членов нашей семьи. Она была всегда очень сдержана, даже суховата, и я, растущая в живом и эмоциональном общении, немного её стеснялась.